Роза при имени прежнем

(Из книги поэзии «Славянский ключ»)

«Nomina sunt odiosa»-утверждает известный средневековый принцип – имена  не подлежат оглашению.
          В самом деле: и в знаменитом гимне богине речи Вач, которая на себе несет все сущее («Ригведа»), и в мифе о египетском боге Ра, вынужденном ради излечения назвать богине Исиде свое «тайное» имя, и в древнекитайской традиции не называть настоящее имя царствующего императора, и в славянских заговорах — везде подлинное имя нуждается в защите, укрытии. Не в этом ли подоплека столь частой сакрализации, табуирования или мифологизации имени, выступившая в своей литературной транскрипции в бытовании глубоко интимного и двусмысленного интригующего феномена псевдонима.

Но особая, можно сказать, мистическая напряженность возникает, когда художник, словно в предчувствии иных канунов — быть может соотносимых с тем самым дантовым «сумрачным лесом» — неожиданно прибегает к полному или частичному изменению своего авторского   имени. И тут, если опираться на канонические источники, посвященные проблематике имени, имяславия и имя- положения, можно ожидать появления иных, не вполне  традиционных качественных перспектив творческого  развития. Ведь наименование, по мысли Г.Фреге, есть не что иное как прием указания на предмет и на его сущностные параметры. Это тем более актуально, когда речь идет  о действительно самобытном художественном факте, ка­ковым, несомненно, является поэтическая деятельность известного украинского поэта Александра Бродецкого, вы­ступившего в своей новой книге как Александр Бродяга-Бродецкий.

Такое неполное переименование во многом не столько символично, сколько — рискнем предположить — судьбо­носно. Ведь новое поэтическое имя — это не просто извест­ное тождество имени и формы и не просто прямое указа­ние на определяющие духовное существование писателя свойства, но своего рода код, предопределяющий эстети­ческий горизонт еще не созданных творений Александра Бродяги-Бродецкого.

В таком контексте книга «Славянский ключ» представляет особый интерес, поскольку по своему композиционному строению и жанровой разновидности, по тематическому ряду и по его мифологической составляющей она во многом задана именно новым, можно сказать, аппелятивным нюансом имени Бродяга – Бродецкий. Ведь даже в программном, как представляется, стихотворении «Мое творчество» явно звучание мотива странствий, распадающегося на три компонента:

1. Произвол зарождающейся поэзии как начала пути:

Незаметно в таинстве блаженном

Стих мой зарождается вчерне.

2. Атрибутика мыслимого странствия: семы «путь» и  «переправа».

          3. Мотив творческого паломничества, трактуемого как жизнестроительство:

Возводить в мир звездный переправу

И душой мятежной полыхать.

Отметим: инварианты данного триединства развернуты едва ли не во всех определяющих поэтическое лицо Бродяги-Бродецкого стихотворениях. Создается впечатление, будто автор, обращаясь к давно известной поэтической традиции и перенимая опыт великих магов слова, решается расчленить свое новое поэтическое имя на отдельные лексико – семантические элементы, распределить их по текстам и тем самым как бы пригласить читателя к сотворчеству. Задача последнего – синтезировать из отдельных, укрытых в книге анаграмм поэтическое целое, проникаясь по мере приближения к искомому внутренней энергией творца, опосредующего стратегию некоего тайного промысла Творца.

«Славянский ключ» — книга  странствий, книга-путь. Это дорога в глубь человека и страны, стезя превратностей, страданий и трудов. Не об этом ли строки, адресованные украинской поэтессе Лине Костенко («Поступь»):

Всего пришлось на творческой дороге

Нам испытать… 

Впрочем, если допустимо предположение Борхеса о том, что человек принимает обличье своей судьбы и сливается со своими обстоятельствами, то произведения из „Славянского ключа” легко представить в качестве итоговых и одновременно отправных вех на интеллектуально напряженном жизненном пути поэта. Итут судьба, формируя личность, сливается с историей отдельного рода, народов и стран, озвучивает себя в поэзии Александра Бродяги-Бродецкого исторически верно, эпически ши­роко и лирически проникновенно.

Так, в разделе „Славянский ключ”, предпосланном в названии всего сборника, автор развертывает масштабные поэтические обобщения, приводит нетривиальные, но эстетически стройные художественные умозаключения, воссоздает оригинально мыслимые картины, образы и лица из прошлого, настоящего и будущего славянства („Мы – славяне”, „К славянам”, „Славянский пыл”, „Земной поклон” и др.). При этом, словно памятуя о кредо странствующего визионера и как бы подтверждая положение            К.Г. Юнга о том, что психическая структура поэта несет в себе метки пройденных прародителями ступеней, А.Бродяга-Бродецкий приближает нас к своего рода эволюционно-генетической формуле славян и славянских судеб:

Не промчались стороной

Беды, ужасы, печали,

Не под солнцем — под луной

Нрав крутой наш пеленали.

И как следствие:

Креп славянский склад души

Под устои вековые.

Разумеется, некоторая панславянская ориентация поэ­та ни в коей мере не исключает собственно лирической, иногда отвлеченно мистической органичности, присущей многим его произведениям. Пример тому: „У родового замка”. Это сумрачная поэзия царственного распада, это мертвенная мощь вечного покоя, это смутные тайны былого, это небыль, это быль… Словом — классический образец элегической рефлексии:

Давным – давно в живых нет пана

Давно над замком тень упала

Травой кругом все поросло,

Былое в небыль все ушло.

И лишь надгробная плита

Была для памяти свята,

Да сфинкс, лежащий у порога,

Злой стерегущий дух у гроба.

Второй раздел „Славянского ключа” включает в себя преимущественно лирику, принятую в литературоведческом обиходе называть любовной. В решении известной, но отнюдь не банальной теоремы любви, художник, кажется вовсе не обольщается. Нас не ожидают простые, исполненные легкодоступных чувств и мыслей формы, в которых любовь, словно рисунок на пасхальном яйце, ярка, затейлива и в известном смысле канонична.

Напротив, во многих любовных строках А. Бродяги – Бродецкого известное психофизическое состояние экспонируется в положении некоторого отстранения, открывающего горизонт интуитивных прозрений и аналитических обобщений. Именно в таком синтетическом по своей сути объеме явлен основной корпус произведений любовной тематики («Заждался», «Одиночество», «О глаз неповторимых красота», «Простите, но…» и др.). А в отдельных стихотворениях, будто поддавшись косвенному влиянию знаменитой двусмысленной сентенции М. Бланшо о том, что Она (читай: любовь//женщина-А.В.) уклоняется от всего зримого и всего незримого, поэт культивирует такие художественные приемы, в основе которых – симбиоз предельно лаконичной предметности и чувственно пережитых, но универсально расширенных абстракций типично романтической генеалогии:

Забыть не могу я той встречи…

Морозная ночь. Частокол.

Поблекшие звезды — что свечи.

Высокой луны ореол.

Уже в следующем, третьем разделе настоящего сборника художник словно расширяет панораму открываюшегося, представая в иной, порой совершенно неожиданной ипостаси. Название раздела – „Радуга” — как бы предуготавливает читателя к многоплановости проблемно-тематических и лексико-стилистических осуществлений. Составляющие этот раздел циклы, если восходить к поэтическому топосу А.Бродяги-Бродецкого, можно уподобить всем цветам радуги: тут и глубокая синева философской мысли („Не приведи господи!”, „Собачья преданность”, „Неотвратимость”), и бирюза ностальгической памяти („Хата”, „У затона дом знакомый”), и золото высочайшего нравственного Порядка („Итоги революпии”, „Без повязки на глазах”), и прозрачно-розовое излучение оригинальнейших наитий из сферы младенческой архитипичности („После дождя”, „Моль”).

Весь этот мир, исполненный любви и света, одухотворенный верой и смыслом, наделенный великим множеством сокрытых знаков и символов, можно уподобить цветку, размер и контуры которого совпадают с просторами мыслимого человечеством мироздания… Этот мир — роза. И поэт, сотворивший сей мир, именем и сутью своей равен ему. Он сам — роза мира.

Это в нем будет вечно звучать евангельское — Роза при имени прежнем, с нагими мы впредь именами — Stat rosa pristine nomine, nomina nude tenemus.

Александр Воинов,

Кандидат филологических

 наук

„Души натянутые струны”

(Книга поэзии „На вершине”)

Поклоняемся огню и воде. Солнцу и звездам. Разуму исправедливости. Верим в красоту, которая спасет мир. У каждого свои боги. Свои богини. Своя религия нравственной чистоты и совести. Но есть среди всех других одно такое божество, в котором все эти постулаты слились во­едино. Имя этому божеству — Поэзия.

С малых лет человека тянет к складной речи. Вот он еще и ходить-то как следует не научился, еще держится обеими руками за материнский подол, а уже надолго, ес­ли не навсегда, поселилось в нем что-то певучее, будоражливое. Не каждому дано пронести это чувство через всю жизнь. У одних оно исчезает за чертой зрелости, у других остается пожизненно. И это естественно.

Все допускаю, особенно сегодня: поэзию можно не пус­кать в дом, высмеивать ее, отвергать начисто. Сегодня, когда, если судить по теленовостям и газетным шапкам, у нас не осталось почти ничего, кроме рэкета, террора, нищеты, озлобленности и коррупции? Можно припеваючи жить без поэтического слова. Можно. Но можно ли после этого называться Человеком? Вот в чем вопрос, которым задаешься, оказавшись один на один с собой, на перекрестке дорог, на вершине…       

Держу в руках очередной сборник стихов нашего земляка, замечательного человека и поэта, Александра Бродяги-Бродецкого ”На вершине”- это своеобразное продолжение книги „Славянский ключ”, вышедшей в 2001 году. Поэт появился на горизонте лирики в начале давних 70-х годов. К сожалению, в те годы его стихотворения не были расслышаны:

«Через тьму и заносы,

по ухабам и рвам, огибая откосы

пробивался я к вам…»

Современный читатель без труда поймет через какие „заносы”, по каким „ухабам” и „рвам” приходилось идти поэту. Но несмотря на нелегкий жизненный путь, давление и „наставления” литературных „держиморд”, Бродяга-Бродецкий стойко и целенаправленно шел к своей вершине. Последний сборник стихов- своеобразный творческий отчет поэта, итог его многолетних раздумий о своей судьбе, судьбах родных и близких, судьбах страны. Когда за тридцать лет работы поэту удалось выпустить двадцать сборников стихов, притом все эти десятилетия поэт присутствует как отчетливая величина в жизни литературного Запорожья- так сами судите, мало это или много?!

  Помимо традиционных поэтических циклов «Славянский ключ», «Мозаика жизни», «Радуга», «Под углом зрения», «Шутки ради» и др. в сборник вошли и последние, ранее не опубликованные, стихотворения и переводы с украинского. Я прочитал этот сборник не отрываясь. Вспомнил о недавней нашей встрече с поэтом, болтовне о Высокоумных представлениях о литературе. Меня охватила какая-то бессознательная радость; когда по мере чтения я пытался ее себе объяснить, то ловил себя на том, что не могу понять, к чему, собственно, эта радость относится. Каждая строчка встречала внутреннее радостное согласие, полное приятие. Хотелось воскликнуть: “Да, да, конечно! Ну разумеется, — так!”, при этом поражало, что все читаемое относится к области в общем-то давно известного, сто раз оговоренного, чуть ли не банального. Но вдруг все понятные и застывшие слова словно приходили в движение. Как будто бы всю жизнь смотришь на нарисованный пейзаж, и внезапно он оживает и оказывается реальной окружающей действительностью с голосом, запахами…

«Скошенное вялится в ложбинах.

Разнотравье ждет свой час в лугах.

Ягоды пылают на рябинах.

Листья пламенеют на кустах.»

Магия строк поэзии А. Бродяги-Бродецкого не в красоте, а именно в этой достоверности, идущей через перенапряжение и разлом слов. Стих его прост и гол. Иногда кажется, что стих технически плохой: небрежный, недотянутый, брошенный на полуусилии. Но сила идет из глубины, словно сквозь препятствия, сквозь пелену. Точность стиха поэта не афористична, эта точность  другого психологического типа: тут прямота факта, прямота последней, простой правды, упирающейся в невыразимость:

«В стихосложенье ставить точку
Я не берусь под чей-то чих.

Я лучший сон в глухую ночку

Готов отдать тебе, мой стих.» („Мой стих”)

Иногда поэт сам с сомнением оглядывается на свой стих: на что он похож! Да, стих „беден”. Он порой неловок, тяжел и коряв, но точен в каком-то своем смысле, и потому его нельзя обрабатывать, обтачивать, гармонизировать, ибо обточится та самая жизнь, которая его продиктовала. В основе тут лежит право художника на свою жизнь, на свою судьбу, без подравнивания под что бы то ни было.

 Каждому пишущему знаком мучительный, но и сладострастный поиск недостающего слова в тексте, например, будущего стихотворения. Всегда одного, абсолютно определенного и просто как бы забывшегося, которое в тексте определяется пересечением собственной жизни, судьбы, выстраданным, а так же местом всего этого в большом времени мироздания. Александр Бродяга-Бродецкий находит такие слова. Кому-то из профанов, умеющим видеть лишь одну — внешнюю и легкую — сторону бытия, эти слова в  стихах поэта покажутся „некрасивыми”, „колючими”. Настоящий же читатель увидит за ними скрытую, глубинную и трагическую работу, которую все время, непрестанно ведет поэт.

Ключевое понятие этики А. Бропяги-Бродецкого находится в сложном соотношении с такими понятиями, как судьба, долг и творческая свобода. Судьба у поэта достает человека, она сродни древнему фатуму, року, она вне личности, и от личности зависит — выдержать судьбу или тщетно избежать ее. Выдержать – не значит покориться, а именно выдержать. Тут смирение паче гордыни. Тут свобода потяжелее несвободы. Тут долг потяжелее внешней обязанности. Долг в устах моралиста, читающего поучение, вызывает смех и презрение, но это же слово, сказанное самому себе, заставляет покориться самосмирением изнутри. Стало быть, есть долг — и долг. Слова могут наполняться противоположным смыслом. Даже молчанье поэта- другое… молчанье вместо ожидаемых слов.

„Маловато лишь одних стенаний,

По ночам меж дел страдать душой.

Отойду от тысячи гортаней,

Молчаливым стать чтобы левшой.”(„Шаг”).

Ни фарта, ни везения, ни счастья стандартного- ничего этого поэту не нужно. Верность судьбе- заповедь личности, которая сохраняет себя и держится „непонятно чем”, одним  „воздухом”, одним чистым духом. Знает ли поэт надежду? Это важный пункт, к которому прикована душа А. Бродяги-Бродецкого. Может быть, в будущих сборниках появится поэтический цикл с таким названием?!! Пока же:  «Как уберечь от горечи мечты?» (название одного из стихотворений сборника). Надежда – удел  противоположных чувств, она стоит рядом с «безнадегой», две эти эмоции как бы держат друг друга.

Поэт верит – время  второй прошло, она осталась где-то там, « в пути на вершину» (название предисловия к сборнику «Славянский ключ»).

Первая книжка поэта, я считаю, не имела достойного резонанса, хотя и собрала десяток рецензий, критики в ту пору обращались к более громким именам; но осмелюсь утверждать, что воздействие этого сборника на поэтическую ситуацию города было бесспорно. Стихи поэта появляются и сегодня, в начале XXI века. И голос поэта звучит не как голос из прошлого, из 70-х «благословенных» годов, нет, он звучит словно бы изнутри нашего очнувшегося сознания. Пройдя через «танталовы муки», катясь „под уклон” или бывая „на взлете”, „не тужа, что жизнь не бесконечна”, перебирая „души натянутые струны”, Александр Бродяга-Бродецкий „на вершине” задает себе и всем нам, его читателям, вопрос: „Так кто я и что я?”

Непраздничен этот Бродяга. Будничен. Но прозаическая насыщенность его стиха вмещает бездну конкретности — это именно его, Бродецкого, „подстрочник” бытия, бесконечно емкий к впечатлениям. Он — человек XX века, его второй половины. С военного детства начиная. Через тщету быта. Через "громкие" 80-е. Сюда к нам, в эпоху надежды.

Есть наши люди. Есть наша страна. Есть поэты и Поэзия, пришедшая со страниц этого сборника „На верши­не”. И в этом — надежда. Хочется надеяться, что Александр Бродяга-Бродецкий покорит еще не одну поэтическую вершину.

„Было все… Печали к лешим.

Наливай полней бокал!

На коня! Не гоже пешим

Брать свой энский перевал!” („На коня!”)

Александр Муравин,

кандидат филологических

наук

Так держать!

Писательство — это призвание. Слово призвание роди­лось от слова зов.

Человека никогда не призывают к ремесленничеству. Призывают его только к выполнению долга и трудной задачи. Что побуждает Вас, мятежного поэта, к подчас мучительному, но прекрасному труду?

Прежде всего — зов собственного сердца. Но проходит время — и поэт, прозаик явственно слышит, кроме призывного голоса собственного сердца, новый мощный зов – зов своего времени, своего народа, зов человечества.

Вы, Александр Михайлович, — истинный поэт, правдиво раскрывающий в своей поэзии и прелесть природы, и свое отношение к жизни народа. Храните святую память о погибших и выживших в Великой Отечественной войне, доверяете читателю личные переживания-воспоминания. Вы передаете краски природы, восприятие жизни ярко, объемно, остро.

Так держать!

                            Мария Линник – Пика,

редактор книги „На вершине”

Запоздалая неожиданность

Я впервые познакомился с Александром Бродягою — Бродецким в 1993году при пересогласовании архитектурно-планировочных решений в строящейся школе пос. Тепличный г. Запорожья.

Он, как главный инженер проекта данного объекта, совместно с главным инженером Стройуправления Юрием Трубниковым вели согласование улучшенных архитектурно-планировочных решений.

Построенная в сжатые сроки средняя школа является лучшей в регионе и успешно готовит к жизни подрастающее поколение Украины.

Ранее слышал о творческой деятельности Александра Михайловича; его стихи и поэмы для друзей пользовались постоянным успехом среди руководителей и технического персонала города, а где-то в 1993/1995 годах в областной прессе появились первые публикации не рядовых произведений о войне и «прелестях» оккупации, о реалиях жизни последней четверти XX века, заслуживающие внимания и похвалы.

Может быть, из-за того, что поэзия и архитектура во все времена дополняли друг друга и сближали людей своей духовностью, искренняя строка поэта в пасмурные дни всегда ложится теплым лучиком на растревоженное сердце.

Вскоре подаренные первые сборники порадовали меня обширностью затрагиваемых тем, образностью и  краткостью стиха, цикличностью произведений. Видимо инженерная подготовка заставляла поэта сжато выражать боль и радость реальной жизни. Пейзажная лирика и охваченные зорким глазом невидимые нити природы  Таврического  края говорят о профессиональном уровне поэта.

Обидно, что двадцатилетнее замалчивание правдивых строф Александра Бродяги-Бродецкого и по сегодняшний день глушатся сладкими и сиплыми голосами бывших певцов номенклатурной элиты, и как обыденно читаются строки, написанные двадцать шесть лет тому назад:

    Когда вода сплошным потоком

    Разгульно хлынет по стране,

    Бесчестье, словно ненароком,

    Окажется все на волне.

              «Не приведи Господи»

И все же печатное слово восторжествовало. Помогай же Вам Бог, скромный, но сильный духом поэт. Желаю долголетия Вашей строки и посильных  трудов в изменении облика современной столицы Запорожского казачества и острова Хортицы до уровня мировых стандартов.

                   11.05.2004г.                                              

Виктор Трубин,

                 главный архитектор

г. Запорожья