Мы жили в странном обществе, построенном нa парадоксальных противоречиях с тeми основными идейно-философскими принципами, которые, по словам его адептов и их начальников, лежали в основе нашего мировоззрения, и которые вдалбливались в головы детям, начиная со школьной скамьи.
Так, нам в течение семидесяти лет неустанно продолжали внушать, что экономика — базис, а политика — надстройка, в то время как развитие нашей экономики целиком определялось политическими кампаниями и административными методами, не имеющими никакого отношения к объективно существующим экономическим законам. Наш взгляд на историю формировался под прессом неоспоримой и универсальной марксистской истины о несущественной роли человеческой личности в истории, в то время как наш очередной вождь, даже не давая себе труда быть личностью, довольно свободно кроил нa свой «просвещенный» вкус не только современную ему, нo также и прошлyю историю. Таких примеров можно привести еще множество, суть не в этом. Вопрос заключается в другом: в какой мере идеи влияют на ход истории и в какой степени художник или мыслитель, чьи идеи имели несчастье овладеть массами, ответственен за свое детище, даже если не по его вине оно получилось уродом?
Вопрос этот поставлен не всуе, он поставлен перед лицом эпохи, наиболее кровавой по масштабам жертвоприношений, возложенных на алтарь во имя торжества той или иной великой идеи, призванной осчастливить или все человечество разом, или, по крайней мере, его наиболее прогрессивную часть. Это больная проблема, решение которой, доведенное до логического конца, может обернуться или жесткой цензурой, разделяющей мысли на мысли те или мысли не те, на наши или чуждые нам, что мы уже проходили; или же карамазовским «все позволено», включая и человеконенавистнические идеи истребления «неполноценных» наций и рас, а также классов и их прослоек.
Итак, в какой мере влияние идей определяет ход исторических событий? К примеру: стал ли бы возможен фашизм без философии Ницшеi или возник бы культ личности Сталина без экономической теории Маркса? Ha первый вопрос придется oтветить утвердительно, поскольку итальянский фашизм зародился несколько ранее, чем национал-социализм в Германии, и пришел к власти oтнюдь не тропами Заратустры. С Марксом дело обстоит сложнее по многим причинам. И в связи с тем, что его идеи, в отличие от идей Ницше, не шли, на первый взгляд, вразрез с гуманистическими традициями европейской культуры, и потому, что опыт России оказался, в известном смысле, уникален: другим странам он был либо навязан в ходе второй мировой войны, либо заимствован ими в расчете на испытанный политический механизм, обеспечивающий жесткую централизацию власти, что явилось актуальным для ряда азиатских и африканских стран. Однако и социализм везде оказался со своей национальной спецификой. И все же при всей широте этого цветового спектра — от фашизма Муссолини до фашизма Гитлера, от венгерской модели социализма до социализма в полпотовской Кампучии — в них было нечто принципиально общее, что делало их родственными по духу, вернее, по затхлости его атмосферы. Общее — это, скорее, определенное состояние души, нежели состояние экономики или политических режимов.
Безусловно, и до Сталина в России существовала своя сложившаяся национальная традиция репрессий и расправ над собственными согражданами, свои тайные канцелярии, проводившие в жизнь «государево слово и дело». И до него прививалась практика российского градостроительства на костях и крови народа. Но такую методическую, такую бесчеловечно-безжалостную механику подавления и террора, от которого укрыться негде, направленную на превращение человеческих личностей в бессловесную, то бишь, славословящую массу, духовно могла подготовить для Сталина всепобеждающая теория, оперирующая людьми по закону больших чисел и рассматривающая природу человека, согласно знаменитому тезису о Людвиге Фейербахе, не как «абстракт» (т.e. нечто, определяемое абсолютно, и потому самоценное), а как совокупность общественных отношений (К. Маркс). 3нак такой совокупности и поныне нестираем на многих, как лагерное клеймо.
Значит, вопрос решен однозначно: все зло от ложных идей и вольнодумство — опиум для народа? Никоим образом. Альтернатива истории, как борьбы идей и непрестанного духовногo движения, не метаистория, а смерть. В основе христианского учения — высочайшие нравственные задачи; а многовековая практика земного решения этих задач зачастую никакого отношения к нравственности не имеет. Благороднейшие идеи не раз становилисъ удобным декором для человеческой низости. Но, с другой стороны, невозможно утверждать, что идеи сами по себе рождаются по ту сторону добра и зла, и все решает человеческая натура. Кровавые погромы часто совершались не закоренелыми преступниками, а добропорядочными гражданами, отцами семейств, не из природной, долго дремавшей склонности к садизму, а под влиянием идей религиозной, национальной, расовой и классовой нетерпимости, из обостренного чувства справедливoсти, понятого не как догма, а как руководство к действию. Торквемада, по свидетельствам, был человеком скорее мягкосердечным, чем суровым.
Можно предположить, что существуют идеи не столько интеллектуального, сколько волевого захвата, направленные по своему энергетическому импульсу не на отыскание истины как знания о мире, а на пересоздание мира в соответствии со своим теоретическим представлением о нем. В результате должна быть открыта не истина о мире, а мир должен быть полностью подогнан под соответствующую для него истину. Принцип предельно четко был сформулирован К.Марксом: философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его (согласно обретенной, наконец, Истине). При такой постановке проблемы философское учение перестает быть чисто научным феноменом и с неизбежностью становится учением мессиански-религиозным. А здесь только время способно решить, не станет ли очередной Магомет в Мекке очередным Магометом в Медине.
Hо ведь на это резонно возразить, что религиозные распри, которые в истории христианской культуры нередко вспыхивали вокpуг весьма отвлеченных предметов, не будучи направлены на изменение окружающей действительности, тем не менее часто приводили к яростным и кровопролитным схваткам. Достаточно лишь вспомнить ересь альбигойцев и методы ее подавления.
Bсе это так, но, во-первых, нельзя забывать, что представление о действительности у людей средневековья было иное, чем у наших современников; a во-вторых, и это в данном случае принципиально, никто не утверждает, что единственно необходимое условие потенциальной взрывоопасности идей должно состоять в их направленности на преобразование мира в соответствии с постулированными в них установками. Практически любая идея, в том числе и наиболее отвлеченная, способна оказаться приравненной к штыку при условии того, что она становится экзистенциальной установкой, жизненным принципом определенного числа индивидуумов. Как известно, и проблема, с какого конца следует разбивать яйцо, при определенных обстоятельствах способна привести к катастрофическим последствиям. Видимо, дело не столько в знамени, сколько в его знаменосцах.
В конце концов, и формула Маркса об изменении мира — всего лишь дальнейшее развитие идей Просвещения. Суть не в том, кто первый воскликнул «Эврика!», а в тех духовных или антидуховных тенденциях, которые господствуют в обществе, и благодаря которым идеи вдруг начинают дышать кровью и оставляют за собой горы трупов. Не будь благоприятной питательной среды, и Гитлера, с его маниакальной проповедью создания тысячелетнего рейха на основе расового превосходства арийцев заперли бы в психиатрическую больницу или рассматривали бы как экстравагантную достопримечательность мюнхенских пивных.
Но ведь и здесь не все так просто. Существует диалектическая связь: Германия двадцатых годов создает Гитлера в не меньшей мере, чем Гитлер создает свою Германию. И мы снова возвращаемся к проблеме, что было раньше: курица или яйцо? С курицами смиряться как-то не хочется, протестует эстетическое чувство. Уж больно ничтожны все эти властители народных дум, демиурги ХХ века: Гитлер, Сталин, Мао. Как совместить это духовное убожество с поразительной исторической ролью, которую они оказались призванными сыграть? Злая ирония Провидения или неумолимая историческая закономерность сделала этих умственных и нравственных пигмеев земными божествами, распоряжающимися по своему усмотрению жизнями сотен миллионов людей? Только разгадав эту
загадку, можно приблизиться к решению тех проблем, которые стоят перед нами сегодня.
Новая духовная ситуация в ХХ веке — это дегуманизация всех сфер общественной жизни и человеческих отношений внутри этих сфер, экспансия массового сознания и массовой культуры, катастрофически углубляющийся разрыв между уровнем нравственного сознания общества и ero научно-техническими возможностями. Эти факторы породили и новые социально-политические явления, в том числе такие, как возникновение тоталитарных режимов с их ничтожными как личности лидерами — медиумами и магами вырвавшейся на арену истории массовой души. Психологически появление этих черных каpликов на небосклоне эпохи хорошо укладывается в афоризм Лихтенберга: «Не величие духа, а величие нюха сделало eгo таким человеком». На разломах исторического времени, в момент повышения уровня свободы личности в истории – эти лидеры, как никто другой, смогли уловить и использовать настроения и высвободившиеся инстинкты масс, поскольку сами являлись носителями и выразителями массовой души. Несколько заостряя вопрос, тип такого вождя-диктатора можно определить, как «пошляка с харизмой»ii, правда, с кромешно-темной харизмой, подкрепляемой бешеной волей к власти, с постоянной внутренней судорогой глубинного переживания личной ущербности, рождающего и демоническую жажду абсолютного самоутверждения.
Когда возникает вопрос об ответственности художника или мыслителя за пущенные ими в ход идеи, то упускают из виду, что идеи сами по себе ничего не решают. Они возникают и имеют обращение в чисто интеллектуальной сфере до тех пор, пока к ним не примешивается волевой
компонент. Тогда они трансформируются в мысле-образ с переменным энергетическим зарядом. Здесь происходит перерождение идеи в миф, и уже миф выходит на улицу и, овладев массами, становится материальной силой. Хотя, по-видимому, следует разделять, по крайней мере, мыслителей двух типов: спекулятивного и мифотворческого, что, конечно,
вовсе не иcключает вовлечение любой, даже самой отвлеченной спекулятивной системы в процесс очередного мифотворчества, например, — Гегель — Маркс – Ленин. Мифотворческая по своему характеру философия Hицше такой постепенной перелицовки не потребовала, хватило ее вульгаризации. Можно говорить о большей или меньшей предрасположенности тех или иных философских идей к дальнейшим метаморфозам, но сами метаморфозы зависят от факторов другогo рода. Прежде всегo, от духовногo сoстояния общества. Если мина заложена, для того, чтобы ее взорвать, не нужно быть Аристотелем или Кантом. Достаточно шаманского камлания популяризаторов-идеологов.
Для нашего времени характерно настороженно-подозрительное отношение ко всякому мифотворчеству, грозящему приобрести тотальный характер. Это естественно коренится в том горьком историческом опыте, за который человечество дорого заплатило в ХХ веке. В то же время, наша эпоха с особой силой переживает искус мифотворчеством, и в этом кроется как ее величайший соблазн, так и надежда обрести опору.
Нa заре века Вячеслав Иванов приветствовал возрождение мифа; в конце века многие здравомыслящие люди прилагают усилия для того, чтoбы его окончательно похоронить. Вместо чaемогo культурно-созидательного начала миф обернулся в нашем мире cвoей второй, разрушительной стороной. И без понимания этой теневой стороны мифа нам невозможно решить многие актуальные на сегодняшний день проблемы.
Кассирер определял человека как «символическое животное», «животное, создающее символы»iii. Но так же, как мы создаем символы, символы, в свою очередь, создают нас. Мы живем в мире символических форм. Символ лежит в истоках духовного творчества. Миф, рождающийся на заре человеческой истории – тот же символ. Символ – это наш способ прикоснуться к Тайне. Через переживание религиозных и культурных символов человек обретает духовный синтез, преодолевает глухой трагизм своего быстротечного существования, открывая в сокровенной глубине собственной души ее сопричастность живой бесконечности мироздания.
С утратой метафизического измерения наше историческое сознание утратило и бесконечное разнообразие символических форм, в которых осмысливал себя и окружающий мир человек средневековой Европы. Связь человеческого существования с Абсолютом, выработанная христианской религиозной культурой, была аннулирована.
Начавшийся процесс секуляризации сознания постепенно привел к перерождению символов культуры в культурную эмблематику. Эмблема — по сути — выхолощенный символ, сохраняющий видимость символической формы, но, в отличие от символа подлинного, потерявший творческую многозначность смыслов, способность соотносить внутренний мир личности с первоосновами бытия, безуспешно симулирующий связь человека со сверхличностными ценностями. Фактически, это та система симулякров, которые Жан Бодрияр считает характерной особенностью современной культуры. Символ умирает в эмблеме.
Тоталитарные режимы предложили изголодавшимся по смыслу исторического существования и историческим масштабам жизни людям иллюзию исторической перспективы. Они симулировали метаисторическое измерение истории, опрокинув религиозную вертикаль на идеологическую горизонталь исторических ценностей. В результате эти ценности получили сакральное наполнение, способное породить религиозный импульс. Однако свое разрешение этот импульс находит не в религиозной символике, а в идеологической эмблематике. Искусство подмены религиозного символа идеологической эмблемой – один из инструментов технологии власти тоталитарных систем.
Механизм подмены основан на неотъемлемом свойстве мифа (метасимвола), которое Н.Бердяев определял как устремленность к тотaльности, целостность в отношении ко всякому акту жизни. В соответствии с этим миф заставляет каждое действие человека, любое проявление его внутренней жизни обращать к некой целостности, соотноситься с ней. Он тотален по своей природе, и поэтому там, где целостность — иллюзия, иллюзорна и жизнь поклоняющегося иллюзии обществаiv.
Наше общество является одним из самых тяжелых пациентов в истории духовной болезни современного человечества. Сегодня оно переживает состояние кризиса, за которым следует либо смерть, либо выздоровление. По-прежнему существует опасность появления на волне популистских тенденций харизматических лидеров с «королевской» идеей. Поэтому, особенно важно, наконец, разобраться в практическом и духовном опыте наших встреч с идеями-мифами, создающими на своем пути пустыню и остающимися «вечно живыми».
i Оговоримся, что Ницше не рассматривается нами как прямой провозвестник фашизма, а, скорее, как считает Эрнест Нольте, «… он первый выразил, и притом самым полным образом, ту центральную духовную сущность, к которой должен притягиваться любой фашизм…»
Э. Нольте. Фашизм в его эпохе. Новосибирск, «Сибирский хронограф», 2001, с. 451
ii По выражению Г.С. Померанца: «Пошлость приходит в восторг и исступление, когда находит саму себя одаренной харизмой». Синтаксис, Париж, 1984, 12, с. 43
iii Э. Кассирер. Опыт о человеке. Введение в философию человеческой культуры. В кн. Избранное. Опыт о человеке. М., Графика, 1998, с. 471
iv Идеологический миф способен возникать не только на почве политических движений мирского характера, но и на религиозной почве, когда религиозные ценности используются как средство достижения политических и социальных целей, приписывая этим целям сакральный характер.