Долгое время мы были лишены той части существования, которую Аристотель причислял к основным потребностям человеческой натуры. Назвав человека «общественным животным», античный философ не предвидел наступления эпохи, когда чем больше в животном становилось общественного, тем меньше в нем оставалось человеческого. Государство создало послушный аппарат общественного мнения, и если не протестовать открыто, то, по крайней мере, не участвовать в хоре, симулирующем единство партии и народа, — уже было позицией порядочных людей. «Попав в пустыню, — копай колодец», — эта формула декларировала уход от всех видов сотрудничества с режимом, и при невозможности реализации в общественной жизни – пути в ширину – погружение в жизнь личную, в духовный поиск, во внутреннее противостояние построенному на лжи и низости миру — путь в глубину. Вытесненные из времени обживали Вечность.
Теперь обстоятельства переменились: незримый пресс, вдавливающий нас в социально-стандартную норму, исчез. Мы вышли из катакомб и оказались лицом к лицу с самими собой. Встреча получилась не радостной — мы в невесомости. У некоторых даже проснулось что-то вроде ностальгии по вчерашней камере. Мы так привыкли искать свободу внутри несвободы, обретать свое «я» в противостоянии системе, ощущать свои духовные мускулы в противоборстве с суровыми законами жесткого идеологического тяготения! (не уверен. Что здесь уместно «тяготения». Может, лучше «давления»?) И вдруг оказалось, что можно жить совершенно открытыми, не преодолевая при этом на каждом шагу сопротивление враждебной среды, говорить правду не языком Эзопа (этим эсперанто тоталитарных режимов), а так же просто, как прежде лгать.
После десятилетий испытания рабством мы вступили в период испытаний свободой. Раньше у нас не было выбора или, вернее, в силу выбора, сделанного однажды, не было искушений — любой блуд с властью автоматически отбрасывал по ту сторону представлений о человеческой порядочности. Это делало жизнь более скудной, зато более цельной. Мы были обречены на аскезу, так как миру нечем было нас соблазнять.
С одной стороны, был узкий вход в космос общечеловеческих ценностей, были книги, была музыка, были страстные споры ночи напролет с друзьями-единомышленниками: о смысле истории, о добре и зле, о стихах, о Боге… С другой — тощая официальная действительность с ее привычным идиотизмом, с непроходимой пошлостью унылого быта. Мы были заперты в ореховой скорлупе и считали себя властителями бесконечного пространства, и нам тоже снились дурные сны. Наша свобода была тайной свободой, украденной у несвободы. Мы владели ею незаконно, против правил, зная, что в один прекрасный момент ее постараются отобрать. К этой предстоящей схватке готовилась и собиралась душа.
Но вот внешняя свобода оказалась подаренной, и притом не в обмен на свободу внутреннюю. У Сизифа украли камень, и он не знает, чем его заменить. Камень помогал Сизифу выстоять в нравственном единоборстве с богами. Его проклятье являлось его избранничеством. Его отторгнутость была его связью. Его одиночество говорило с ним тысячами голосов. Давление извне повышало уровень давления внутри. Личность зарождалась и складывалась в процессе сопротивления нивелирующим силам чужой действительности. В этих условиях происходила кристаллизация ее духовной структуры. Чтобы состояться, требовалось одно — выстоять.
Сегодня этого мало. Надо уметь шагнуть в пустоту, победить плен невесомости. Нужно находить пути в ширину, не изменяя глубине. Жить на поверхности, оставаясь повернутым к сути. Учиться не свободе от мира, а свободе в миру. Сегодня необходим новый ответ на духовный вызов, брошенный временем, необходим другой нравственный опыт.
Сизиф учится жить без камня. Время очень быстро приучило нас к событиям, сама мысль о возможности которых еще лет пять назад рассматривалась бы даже не как фантастика, а как чистый бред. И даже покушающееся на основное завоевание нашего строя ироническое замечание Леха Валенсы о том, что Польше, видимо, предстоит преодолеть первый в мировой практике опыт перехода от социализма к капитализму, было встречено информационной программой «Время» без обычных огнедышащих эпитетов.
Но среди звуков фанфар все явственней, все тревожней проступает потаенная тема Судьбы. И дело здесь не в том, что из-за кулис праздничной сцены временами все громче слышится гул моторов и лязг гусениц, не в том, что входящие во вкус участники нет-нет, да и поглядывают в сторону, ожидая окрика режиссера, и даже не в том, насколько необратима происходящая на наших глазах смена декораций. Проблема в духовной обеспеченности происходящих процессов, в соответствии стоящих задач нравственному и культурному уровню нашего общества.
В свое время Герцен писал о том, что нельзя освобождать человека внешне больше, чем он свободен внутренне. Освобожденный раб станет тираном. Насколько нам удастся освободиться от раба в себе,
настолько мы гарантированы от очередного порабощения властью.
Еще недавно огромная страна казалась при смерти. Теперь мы видим, что Лазарь, к удивлению многих и себя самого, потихонечку воскресает. Но процесс воскрешения стимулируется пока не чувством любви, а чувством ненависти. Ненависти национальной, ненависти социальной, ненависти классовой… Какой пасьянс разложится завтра? На одной ненависти далеко не уедешь. Гусеничный ход — не самый верный способ движения демократии.
Впервые за всю многовековую историю своего существования человечество вплотную приблизилось к трагической дилемме: или оно станет нравственным, или его не будет вовсе. Без решения этической задачи современное человечество не сумеет решить самую глобальную из всех стоящих перед ним сегодня проблем — проблему выживания. При наличии современных методов истребления жизни мы не имеем права на бескультурье, вытекающее из мироотношения, сформированного нашей цивилизацией, в основе которой — отъединенность от всего живого и постоянная агрессия ко всему, что отъединено. Мы похожи на человека, который пытается уничтожить свое отражение для того, чтобы вернуть свою целостность. Но целостность ускользает от нас, как ускользает и само отражение.
Мы бросились возрождать утраченные традиции с тем же нетерпением и пылом, с каким еще недавно их истребляли. Однако возрождать следует не традиции, а духовную преемственность, потому что любая искусственно возрожденная традиция без духовного обеспечения будет выглядеть как вечевой колокол на черной майке активиста «Памяти».
Беда в том, что нами утрачены не только традиции, а нечто более важное. В нашей общественной жизни утрачена былая духовная вертикаль, и все вопросы решаются только по горизонтали. Горизонталь же хороша только для обсуждения экономических, политических и социальных задач в духе плюрализма. He будучи подкрепленной вертикалью, то есть нe имея абсолютных духовно-нравственных ориентиров, одна горизонталь не способна вывести наше общество из кризисной ситуации. Пока на судне заделывают одну пробоину, в других местах возникает несколько новых.
Такая опасность обнаруживается и в стихии национальных движений. Национальный вопрос в нашей стране — это узел, в котором завязаны в одно и перспективы демократизации, и возможности нового тоталитаризма. Что победит — сказать мудрено. Ясно одно – решение этих проблем невозможно в условиях империи. Но империя — это не только политическая система, это еще и состояние души.
Имперский принцип вошел в плоть и кровь большинства населяющих империю народов. События последних месяцев об этом неоспоримо свидетельствуют. В национальных движениях всегда существует тонкая, часто едва уловимая грань между патриотизмом и национализмом. Первый, к сожалению, имеет тенденцию временами перерождаться во второй, что происходит, когда национальный принцип становится главным мерилом ценностей и отличий и подменяет собой более высокие по иерархии общечеловеческие ценности, те, для которых несть ни эллина, ни иудея. Тогда выбор между добром и злом оборачивается выбором между «народом-богоносцем» и «народом-вредителем», и пятый пункт заменяет наказы десяти заповедей Божьих. Подобное состояние Н.А. Бердяев именовал рабством у национализма. При нашем духовном дефиците и всенародной тоске по «королевской идее» национализм, в силу своей доступности и притягательности, становится одним из сильнейших соблазнов для истосковавшихся по позитивным началам душ.
Кривое зеркало, искорежившее жизнь миллионам глядевших в него, разбито вдребезги. Но теперь возникла другая опасность — бесчисленные осколки кривого зеркала носятся в воздухе и проникают в сердца холодом ненависти и злобы. Мы должны отчетливо сознавать, что до тех пор, пока эти осколки находят доступ к нашим сердцам, империя кривых зеркал нерушима.