Не обязательно быть марксистами, чтобы признать справедливость данного утверждения Маркса из Введения в критику политической экономики: «Всемирная история существовала не всегда. История как всемирная история — результат»1. Аналогичный тезис представлен в Немецкой идеологии, где говорится, что «всемирная конкуренция» капиталистической системы не только «заставила всех индивидов напрячь до предела все свои силы», но и «впервые произвела всемирную историю, поскольку поставила каждую цивилизованную нацию в зависимость от всего мира», сведя на нет «существовавший до того исключительный характер отдельных наций»2.
Утверждение Маркса означает, что, с одной стороны, история как историческое развитие стала всемирной, начиная с определенного момента, будучи до этого раздробленной по отдельным, не связанным друг с другом ареалам, а с другой, — историческая наука универсализируется после этого момента, когда весь земной шар оказывается объединенным взаимосвязью его частей, тогда как для предшествующего периода возможен только исторический взгляд на человечество как на совокупность отдельных и разобщенных частных ареалов.
Изложение предшествующей унификации мира тысячелетнего периода можно назвать «всемирной историей», а глобальной – повествование о фазе, которая последовала после начала длительного процесса мондиализации, который только в наше время можно считать более или менее завершенным. За символическую дату этого начала можно принять 1492 год, возвестивший эпоху великих географических открытий, а если мы хотим выявить сущностное начало того, что Маркс именует «всемирной историей», как являющейся «результатом», то точной даты указать нельзя, потому что речь идет об исторической фазе модерности (modernity)3. Это, как известно, исключительно сложная фаза, отмеченная возникновением капиталистической экономики, рождением новой науки и техники, промышленной революцией, рационалистической секуляризацией и радикальными изменениями в обществе, ментальности и нравах относительно тысячелетней традиции.
Весь этот комплекс связанных друг с другом, хотя и не восходящих к единому проекту революционных трансформаций, проявился в определенном месте, а именно на европейском Западе, и поэтому понятие «европоцентризма» исторически корректно, по крайней мере, для начальной фазы модерности. Т.е. начало «всемирной истории», как это называет Маркс, или глобальной, не только пространственно-географической, а и историко-темпоральной унификации планеты, положено именно в Западной Европе, причем унификации не однородной, а с характерными и глубокими внутренними различиями в плане культуры и развития и при «всемирной конкуренции», согласно цитировавшимся выше словам Маркса.
«Всемирная история» как «результат» является кульминацией исторического развития человечества, а «модерность» в ее непрерывном и все еще не завершенном, а, пожалуй, и незавершимом становлении – центральная проблема любого, не только исторического, но и философского, религиозного, социологического размышления и исследования. И недавно возникшее понятие «постмодерности» следует понимать не как фазу, следующую за модерностью, а как ее внутренний, отнюдь не окончательный момент, который можно определить скорее как «гипермодерность»: выскочить из модерности невозможно. Недаром Протестантская этика и дух капитализма Макса Вебера, этого Маркса буржуазии, посвященная анализу модерности, начинается с фундаментального для любого исследования по этой теме вопроса: «Современный человек, дитя европейской культуры, неизбежно и с полным основанием рассматривает универсально-исторические проблемы с вполне определенной точки зрения. Его интересует, прежде всего, следующий вопрос: какое сцепление обстоятельств привело к тому, что именно на Западе, и только здесь, возникли такие явления культуры, которые развивались – по крайней мере, как мы склонны предполагать — в направлении, получившем универсальное значение?»4 Вебер далее утверждает, что только на Западе существует наука, «значимость» которой общепризнана, хотя и в других странах, исламских или азиатских, было немало эмпирических наблюдений и размышлений о проблемах мироздания и жизни.
Нас, разумеется, здесь интересует не ответ, который Вебер дает в ходе этой книги и в другом своем труде, Экономика и общество, а начальный вопрос и компаративный подход к его изучению. Главное — понять, как и почему модерность родилась именно на Западе, как и почему она, возникнув как инновационная оппозиция традиции, была одновременно и плодом этой христианской и дохристианской западной традиции, с которой впоследствии переплелась, в то время как в других традиционных цивилизационных контекстах она не возникла спонтанно-органическим образом, а была, так сказать, внесена извне, по образцу западной. Для домодерных обществ это был не чисто подражательный процесс, а акт необходимости, чтобы выжить в условиях всеобщей конкуренции, вынуждавшей всех «до предела напрячь свои силы» перед вызовом европейского Запада. Начался процесс, который получил название «европеизации» и «западнизации» (или «вестернизации»), но за ним уже закрепилось определение – «модернизация», в двояком ее понимании: прежде всего, как процесс, касающийся самих западноевропейских стран, где зародилась модерность, которая сама по себе есть процесс непрерывный, и модернизация таких стран перманентна; в более широком и общепринятом значении модернизация относится к странам, где модерность не эндогенна, а, так сказать, экзогенна, со всеми вытекающими из этой «вторичности» проблемами.
В плане изучения тому, что мы называем «глобальной историей наций и цивилизаций», охватывающей последнее примерно полутысячелетие, присущ сопоставительный подход, тогда как для предшествующего периода, за исключением локальных унитарных ареалов (например, средиземноморского), историческое сопоставление проводится между объектами, не имевшими между собой прямых отношений, например, японским и западным феодализмом. Для глобальной эпохи современности сопоставление настолько органично, что возникает вопрос о самой возможности чисто национальной истории, если отвлечься от школьных учебников, часто преследующих сугубо идеолого-националистические цели. Даже не будучи эксплицитно выраженным, историко-сопоставительный момент не может не быть органической частью взгляда на «глобальную историю», тем более в случае ареалов, модернизировавшихся после первичной, западноевропейской модернизации, хотя и для стран Запада историческое сопоставление необходимо, поскольку каждой из них были присущи собственные темпы и способы модернизации. Более широкими являются рамки при сопоставлении непохожих цивилизаций, с классическим различением-противопоставлением Запада и Востока, Европы и Азии, с промежуточным положением России и особенностями Северной Америки, которая, пользуясь еще раз словами Маркса, начала свое развитие в «более прогрессивную историческую эпоху» и «весьма быстро» шла вперед благодаря вкладу «наиболее развитых индивидов из стран старого континента»5.
Мы не будем останавливаться на многочисленных методах глобально-исторического сопоставления, возникших после веберовских трудов, от Шпенглера до Тойнби, от Поланьи до Гершенкрона, от Баррингтона Мура до Валлерштейна, от Белла до Хантингтона. Нас интересует здесь историко-культурная проблема нормы и аномалий модернизации, иными словами, многообразие модернизаций и, в частности, ее «особых путей», за которые каждый раз ратовали те или иные страны, как будто дело в их исключительности и неповторимости.
Абстрактно говорить о «норме» модернизации невозможно, но исторически нельзя не принять в качестве позитивной или негативной «модели» первичную, а именно западноевропейскую модернизацию, которую, впрочем, позднее модернизировавшиеся страны взяли в качестве эталона. Главная черта модернизации – ее революционный характер по отношению к традиции, настолько радикальный, что возникшие внутри нее политические революции кажутся простыми эпифеноменами. Это относится как к удавшейся буржуазно-демократической, так и к провалившейся тоталитарной коммунистической революции. При этом модернизация – процесс сложный и многосторонний, затрагивающий все сферы общества, связанные между собой в гомогенной системе, которая исподволь изменяется, проходя разные фазы, с остановками и замедлениями, но неумолимо движется вперед. Если это «нормальная» схема, то конкретизируется она по-разному, в зависимости от контекстов, в которых развивается процесс, и от исторического момента его возникновения. Поэтому и результаты всегда будут разными. Бывают и несистемные, и нетотальные модернизации, охватывающие не все социальные сферы, а ограничивающиеся, например, экономическими и технологическими моментами, или некоторыми культурными аспектами, перенятыми от стран первичной полной модернизации. «Пути» модернизации варьируются, и тем больше, чем выше число стран, встающих на путь модернизации, так что можно говорить не только о половинчатой или псевдомодернизации, но и, парадоксальным образом, даже о модернизации консервативной или регрессивной, связанной с архаическими формами традиций в политической и культурной сфере.
Рассмотрим вкратце первые два великих процесса вторичной модернизации, имевшие место в двух ареалах, весьма отличных от западноевропейского ареала первичной модернизации, а именно, в России и Японии, модернизационные процессы которых стали предметом сопоставительного историко-социологического изучения6, и процесс запоздалой модернизации в западноевропейской стране – Германии. Эти три страны ратовали за «особые пути» своего развития. Для Германии историки придумали термин Sonderweg7 — понятие, вызвавшее много споров, так как использовалось оно для того, чтобы объяснить утверждение национал-социализма как негативного результата специфической модернизации. Здесь мы остановимся лишь на некоторых культурных аспектах проблемы.
Модернизация или, как еще говорят, «европеизация» России, начавшаяся с Петром Великим на уже подготовленной в предшествующие ему десятилетия почве, — пожалуй, самая интересная и, несомненно, самая драматичная из всех вторичных модернизаций потому хотя бы, что, в отличие от немецкой и японской, которые тоже сопровождались немалыми осложнениями и бурями, она до сих пор является с политической точки зрения незавершенной и проблематичной8, тогда как после окончания Второй мировой войны Германия и Япония, благодаря своему поражению и включению их в политическую сферу Запада, стали современными либеральными демократиями. В немецком случае имеется в виду, конечно, Западная Германия до объединения ее с Восточной. Еще более наглядным примером модернизации «антизападного» и «западного» типа являются две Кореи, Северная и Южная.
Что касается России, вместо того, чтобы употреблять термин «догоняющая модернизация», лучше, пожалуй, говорить о модернизации «параллельной» и «перекрестной» западноевропейской, с которой она связана многообразными конструктивными отношениями, порою прерывавшимися, чему посвящена моя работа Россия как часть и иное Европы9. Петру Великому приписывается одно весьма знаменательное высказывание, которое многие считают апокрифом, но некоторым оно представляется вполне правдоподобным: «Мы возьмем у Европы все, что нам нужно, а потом повернемся к ней задом». На самом же деле процесс модернизации, инициированный великим монархом, развернул Россию лицом, глазами и умом в сторону Европы, и результатом этого стала великая современная европейская русская культура. Петр Великий укрепил вертикаль самодержавной власти, которая в течение двух столетий, до последнего его наследника, неадекватного для такой власти и неспособного к неотложным реформам, вела Россию к порогу новой фазы модернизации, близкой к европейской, когда катастрофа 1917 года смела все.
Современная русская культура двух предшествующих 1917 году веков – плод начатой Петром Великим модернизации не только в ее «западнической» части, остающейся глубоко и органически русской, но и «антизападнической», настаивавшей на самобытном развитии, и, тем не менее, ориентировавшейся на Запад как на негативную точку отсчета и усваивавшей при этом его важнейшие идеи. Это справедливо как для официальной идеологии самодержавия, так и, главным образом, для возникших в обществе идеологий, от славянофильства до народничества. Эти последние, считающиеся обычно сугубо русскими, на самом деле, как я доказывал в статье, опубликованной в «Вопросах философии»10, суть варианты «антизападной», а лучше сказать антимодерной направленности, свойственной и другим враждебным полной модернизации культурам, например Японии или той же Германии. В японской культуре последних двух веков многочисленны факты превознесения самобытных духовных ценностей перед Западом, модернизаторский вызов и стимул которого были приняты с намерением пропитать импортированную технологическую модерность этическим превосходством собственной традиции. Особую значимость того, что называют «японским бунтом против Запада», приобретает большая дискуссия о модерности или, точнее, о преодолении модерности, происходившая в Киото в 1942 году. Что же касается Германии, достаточно напомнить о дихотомии двух ключевых понятий ее культурного самосознания: цивилизации (Zivilisation) и культуры (Kultur). Цивилизация является выражением западного «буржуазного» механистического, сугубо рационализированного, материального, опирающегося на технологию общества, а культура – выражение высшей органической, духовной, творческой, нутряной германской общности.
Суть, конечно же, не в том, чтобы установить тождество между кардинально несхожими ситуациями России, Японии и Германии, каждая из которых требует особого подхода и изучения. Главное – уловить значимую аналогию, поскольку эти страны отстаивали собственную самобытность перед европейским (а впоследствии американским) Западом, и даже больше – противопоставляли себя ему, пусть и признавая за Западом и за его модерностью значение эпохального вызова, которого невозможно избежать, и рассчитывая на своего рода антизападную модернизацию. Все это можно было бы приписать лишь особенностям этих трех стран, если бы подобные отнюдь не маргинальные «антизападные» и «антимодерные» позиции не обнаруживались внутри самой современной западной культуры в виде радикальной критики ее основ: от революционного мифа социально-политического переустройства до духовного бунта против мира современности во имя эзотерического традиционализма11.
Антизападничество является составной частью западной культуры, точно так же, как антимодернизм – составная часть культуры современности, но при этом модернизация не останавливается, а Запад все никак не закатывается, о чем слишком поспешно было возвещено на самом же Западе.
Прошлое столетие отмечено фактом исключительной важности, последствия которого будут длительными. Имеются в виду грандиозные и трагические, и разные по природе и результатам эксперименты по антизападной модернизации, проведенные в Германии и России (а также, причем меньшие по масштабам, в Италии)12 в форме режимов нового типа, основанных на политическом господстве идеологии. Это сложный феномен, который принято называть тоталитарным. Здесь я ограничусь некоторыми замечаниями о самом грандиозном эксперименте антизападной модернизации – советском. В выдающейся и основательно забытой работе Петра Струве Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России (1894), где с позиций ревизионистского марксизма дан критический анализ славянофильско-народнических теорий «особого пути» некапиталистического развития России, Струве признавал, что «капитализм не только зло, но и мощный фактор культурного прогресса, фактор не только разрушающий, но и созидающий» и, обличая «непомерное национальное тщеславие», ослеплявшее русских теоретиков утопического «особого пути» развития, автор заключил свою работу таким призывом: «Нет, признаем нашу некультурность и пойдем на выучку к капитализму»13. Как известно, «на выучку к капитализму» Россия не пошла и только сейчас, после совершенно другого опыта, начинает ходить в эту школу, хотя и не лучшую. То, что произошло на самом деле, предсказано в этих словах противника Струве – Владимира Ленина: «Если для создания социализма требуется определенный уровень культуры (…), то почему нам нельзя начать сначала с завоевания революционным путем предпосылок для этого определенного уровня, а потом уже, на основе рабоче-крестьянской власти и советского строя, двигаться догонять другие народы?»14 (Впоследствии было добавлено: «и перегнать»). Вот осуществленная наследниками Ленина программная формула модернизации, которую я назвал антизападной и тоталитарной15, понимаемой по существу как индустриализация под знаком коллективистской и универсалистской идеологии и под эгидой монополии абсолютной власти коммунистической партии, причем индустриализация по преимуществу милитаризованная и оплаченная беспрецедентной ценой человеческих жизней и интеллектуальных и этических ценностей.
Здесь мы затрагиваем тематику, касающуюся не только России, но и еще одной огромной страны – Китая, вставшего на путь капиталистической модернизации под властью коммунистов. По сравнению с модернизациями западного типа, органично вылившимися в адекватные либерально-демократические политические и культурные структуры, антизападные модернизации в лучшем случае приводят, после краха системы коммунистической власти, к квазидемократии, как в России, а в худшем — квазитоталитаризму, когда, как в случае с Китаем, сохраняют старую монолитную партийную структуру. Что это – еще не завершенные и неполноценные модернизации или же устоявшиеся и самостоятельные формы модернизации, не столько не схожей с модернизацией западного типа, сколько антитетичной и противостоящей ей в сети новой фазы глобализации мировой экономики? Ответ на этот вопрос предстоит дать не историку, а скорее политологу и социологу, тем более что теперешняя буря в мировой экономике будет иметь последствия непредсказуемые. И уж во всяком случае, ответит на него будущее.
1 Карл Маркс и Фридрих Энгельс. Сочинения, М., 1958, т. 12, с. 736.
2 K. Marx – F. Engels, L’ideologia tedesca_ Roma 1958, p. 50.
3 Modernity — я передаю словом модерность, как предлагал в своей статье Западничество и славянофильство в обратной перспективе в: «Вопросы философии», 7, 1993, с. 58.
4 Макс Вебер. Избранные произведения, М., 1990, с. 44.
5 K. Marx – F. Engels, L’ideologia tedesca_ Roma 1958, p. 60.
6 AA.VV. The Modernisation of Japan and Russia. A Comparative Study. NewYork-London 1975.
7 Литература на эту тему обширна, ограничусь только: J.Kocka. German History before Hitler: The Debate about the German Sonderweg in “Jornal of Contemporary History”, vol. 23 (1988).
8 Научная и публицистическая литература на эту тему так обширна и разнообразна, что ссылаться на нее здесь нет смысла.
9 В книге Линия судьбы. М., 2007.
10 Что касается так называемой «русской идеологии» (славянофильской и народнической), отсылаю к цитированной выше моей статье Западничество и славянофильство в обратной перспективе. О «традиционалистском» бунте см.: M. Sedgwick, Against the Modern World, Oxford 2004.
11 The Cambridge History of Japan. Vol.6. The Twentieth Century. Ed. by P. Duus, Cambridge 1988 (в частности глава 14 Japanese revolt against the West: political and Culture Criticism in the twentieth century, авторы Teysuo Najita и H.D.Harootunian) и H.D.Harootunian Overcame by Modernity, Princeton 2000.
12 Особый интерес представляет немецкая «консервативная революция». См. также H. Liebersohn Fate and Utopia in German Sociology, 1870-1923, Cambridge, Massachusetts and London 1988. Классическая работа Томаса Манна – Betrachtungen eines Unpolitischen.
13 Национализм с этой точки зрения: см. J. Herf, Reactionary Modernity, New York 1984 и того же автора Un nouvel examen du modernisme réactionaire. Les Nazis, la modernité et l’Occident в L’èternel retuor. Contre la democratie l’ideologie et la decadence под редакцией Z.Sternhell, Paris 1994. По вопросу итальянского фашизма важнейшее значение имеют все труды Ренцо Де Феличе. Из последних публикаций общего характера R. Griffin, Modernizm and Fascism. The Sense of Beginning under Mussolini and Hitler, London 2007.
14 Петр Струве. Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России, СПб 1894, с. 288
15 Владимир Ленин Полное собрание сочинений, т. 45, М., 1964,с. 381