Дней моих на этой земле осталось не слишком много. Мне не удастся повторить судьбу своего дедули, который и в 90 мог, воровато подмигивая, сказать мне: «внучок, сгоняй-ка в монопольку» — и когда внучок, сам уже 35 – летний отец семейства, приносил заветную «чекушку» коньячку, быстро наливал себе 150, мне 100, одним духом опрокидывал высокий узенький стаканчик и немедленно направлялся в постель. Но дело вовсе не в долгожительстве: просто пришло время думать. Пришло время вспомнить и осмыслить. Пришло время радостных и печальных итогов.
Я родился в 1952 году, когда Иван Бунин писал свой последний рассказ «Бернар». В центре рассказа — образ Бернара, капитана принадлежащего Мопассану суденышка «Bel Ami». Бунин свободно пересказывает фрагменты путевых заметок «На воде», нещадно перевирая мопассановский текст. При этом 82-летний Нобелевский лауреат несколько раз по-русски и по-французски приводит предсмертные слова Бернара: «Думаю, что я был хороший моряк» — и размышляет над этими словами. Заканчивается последний Бунинский рассказ таким вполне справедливым предположением: «Мне кажется, что я, как художник, заслужил право сказать о себе, в свои последние дни, нечто подобное тому, что сказал, умирая, Бернар».
В меру собственных аналитических способностей оценивая свою жизнь, я вижу много боли и печали. Близкие любили меня, и я их любил, но этого, конечно, было далеко не достаточно: дефицит моего внимания и заботы ощутили на себе и мои родители, и жена, и сын. Бывали моменты, когда и они обделяли меня вниманием и заботой, но речь-то сейчас идет не о них, а обо мне. И речь идет о том, что я доставлял иногда своим близким и боль, и печаль. Любовь и жертва. Сейчас, когда я пишу эти строки, они бумерангом возвращаются ко мне, и я, ощущая эти боль и печаль, одновременно чувствую облегчение, как будто это возможно – возвратясь назад во времени, исправить свои ошибки и дать своим близким украденное у них счастье. Разум понимает, что это обман, но чувство облегчения не проходит.
Память, как испорченный детский калейдоскоп, кроме цветных узоров, дает просто светлые и темные пятна.. Светлые пятна: некоторые эпизоды из жизни школьника Сережи, теперь уже не очень темные; студенческая жизнь, достаточно безалаберная, но и интеллектуально насыщенная; летние поездки в экзотически — игрушечный Таллинн,..; первые стихи, обычно становившиеся «гвоздями» студенческих вечеринок; ни с чем не сравнимое наслаждение от хорошей литературы;…неожиданная, большая и долгая Любовь, начавшаяся с гордого удивления – как может умная и красивая Альбина любить так самозабвенно, чуть ли не до самопожертвования…
А калейдоскоп все мешает светлые и темные пятна, сваливая в одну кучу добро и зло, праведное и неправедное, радость и тоску. Беспросветные дни и ночи в Новогорьевке, пока жена и сын с послеродовыми осложнениями были в Запорожье; интеллектуальный вакуум вокруг, такой необычный после студенческой среды; острое наслаждение от внезапного увлечения философией; довольно пошленькая гордость после назначения директором школы («самый молодой 24-летний директор на Украине»); а вокруг все тот же вакуум, отупляюще действующий на разум; удивление – Любовь наконец-то сменяется «взрослой» — спокойной и сильной Любовью – привязанностью; новая работа, «другой мир» иностранных студентов, впервые – удовольствие от работы; после переезда из села в Запорожье – постепенное заполнение интеллектуального вакуума…
Одно большое и яркое пятно – Индия. Необременительная и приятная работа; непрестанное удивление экзотическими чудесами; знакомство с замечательными людьми: индийцами, русскими, а также с голландцем, итальянкой и американцами; «новая волна» любви к собственной жене; интереснейшие путешествия по Индии, визит к С.Н. Рериху в Бангалоре; новые, «зрелые» стихи и серьезные занятия философией; книги, напечатанные на английском; удовлетворение от ежедневного совершенствования языка и первые стихи на языке Шекспира; никогда впоследствии не повторившееся чувство материальной независимости и достатка в условиях быта с элементами роскоши…
А дальше – пятна в основном серые: рутина; будни, одна и та же работа, довольно серенький досуг, вся жизнь – на уровне условных рефлексов. Темное, очень темное пятно – утрата обоих друзей: Володя навсегда уезжает в Израиль, Витя внезапно умирает в Харькове, едва возвратившись из Запорожья, после особенно теплой, дружеской встречи со мной. А вот и светлые пятна: новая двухнедельная поездка в Индию.. знакомые места, знакомые люди, знакомая атмосфера, Неожиданная (ведь нам уже за 40!) новая дружба, причем «интернациональная»: сначала американец Стив и англичанка Софи, потом голландец Ханс, по иронии судьбы женившийся на моей сокурснице Анне. Это был последний щедрый подарок судьбы, когда по возрасту новая дружба уже почти невозможна. Я не считаю подарком последний всплеск своей карьеры – назначение начальником международного отдела академии и введение в состав ее ректората.
Это уже как-то не особенно радовало, потому что у Альбины была найдена смертельная болезнь. Дальнейшее – сплошной мрак. Видимо, для меня в этом мире все так связано с моей любовью, что без нее мировые структуры начали рушиться, как карточный домик. Ужасные декабри 1998, 1999 и 2000 годов последовательно унесли из этого мира жену, мать и отца. С тех пор был лишь один светлый отблеск – даже не пятно, а блик света: желание писать на серьезные темы. Сначала появившееся из надежды обещанной публикации, это желание вскоре стало совершенно независимым от целей – мне просто не терпелось высказаться, и все тут. Так и появились эссе «Моисей, Иисус и Мохаммед», «Русская парадигма. Штрихи к портрету русского народа», и вот эта «Метафизика бессонницы».*
Жизнь потеряла для меня всякий вкус..
Хотя если по 8-10 часов находишься за машинкой или сидишь с блокнотом в кресле – разве это не работа? Да, она не приносит денег. Но разве огонек в умненьких глазах моего любимого Игорька, разве удивление в глазах Толика или недоумение в глазах Володьки – это не гонорар за труд? Тем более, что мне пишется как бы «само собой» — без усилий, легко, с наслаждением…
Вполне допускаю, что значение всего написанного мной – как говорится, «местное». На гениальность я никогда не претендовал. Но и стихи мои, и эссе, и особенно переводы все-таки несут на себе печать определенного таланта. И значит жизнь моя, как жизнь Бернара или Бунина, как-то оправдана. Возникает освобождающее чувство облегчения и примирения с жизнью. И пусть разум ядовито доказывает, что это самообман – чувство облегчения не проходит.
Оценивая свои отношения с близкими, я вижу много боли и печали… — далее по тексту.
И вот, когда дней моих на этой земле осталось уже очень немного, я хочу искренне порадоваться тому, что сумел, хоть и не сразу, прийти к Богу, открыл Его в себе и озарил тем самым не только настоящее и грядущее, но и минувшее. Наплевать на свои аналитические способности, я размышляю сейчас о прошлом как христианин — без ненависти или зависти, не отстраненно или безразлично, но с Христовой любовью во мне. Вера поддержала меня в самый мрачный период моей жизни. Она держит меня «на плаву» и в нынешнем моем печальном состоянии. Вера в Царство Божие, надеюсь, поддержит меня и в самые последние мои минуты. Надеюсь и на то, что мне удалось в моей жизни войти в Царство Божие: в своем, пусть даже таком несовершенном, творчестве, в тех, к сожалению, не очень многих, проявлениях любви, сострадания и жертвы, которые были у меня по отношению к близким мне людям. Дай Бог им счастья, которым Он наделил меня в таком избытке, что, и умирая, я обязательно прошепчу: я был счастлив, я был счастлив, я был счастлив, Господи!
_________________________________
* после «Метафизики бессонницы» (2004 г.) было написано последнее эссе «Харизма Святого Апостола Павла» (2005 г.) /примечание Баздырева И.В./