I. СОНЕТЫ О СОНЕТЕ
Двенадцать лет пишу я свой сонет.
И если вдруг не будет конца света,
Я допишу, хоть вовсе не поэт,
последние трехстишия сонета.
Готовы ль две строфы? — и да, и нет.
Но ими моя жизнь уже согрета.
И жду теперь: блеснёт концовки свет,
И поглотит моё творенье Лета.
Пустыни ль зной, холодный горный лед
В нём будут? — но сие от всех сокрыто.
Змеёй оно ужалит ядовитой
Иль, как агава, пышно расцветёт?..
Смертельно всё: змеиная отрава
И зной, и лёд, и первый цвет агавы.
Запорожье, 15 октября 1980.
Мой сын, дарю тебе сонет.
Когда прочтешь ты строки эти,
Узнай, что был отец на свете:
Он был отец, а не поэт.
За строки эти я в ответе —
Как за тебя — на много лет.
Понравится тебе иль нет —
Они ведь тоже мои дети.
Они меня к тебе несут,
В тебе меня благословляя.
Они тебя предупреждают:
Оценка жизни твоей тут.
И ты для них такой же суд,-
Они другого не признают.
Коханое, 13 ноября 1976
Да, мой сонет подарит долголетье:
Живет сонет — прообраза уж нет.
Так, ловко для меня расставив сети,
Сама ты угодила в мой сонет.
Где ты теперь? где стережёшь рассвет?
И в чьих сердцах зарубкою отметят
Свой взгляд глаза, в которых ясный свет?
Когда уже остынут и отсветят?
Тогда узнаешь волшебство строки:
Она мгновенье юности продлила,
И на бумаге нервный всплеск руки
Оставил нечто, что тобою было,
Пройдут года — ты станешь уже тенью,
Но будет жить в сонете то мгновенье.
Коханое, 12 декабря 1976.
С о н е т в сонете воспою —
Четырнадцать певучих строчек,
Ко мне являющихся ночью
И в душу певчую мою
Входящие без проволочек,
Чтоб я явил наутро дню
Когорту новую свою —
Четырнадцать сынов и дочек.
Они опять должны родиться
В бою пера с пустой страницей:
Я принимаю бой ночной,
Ведь грех — носить с собой повсюду
Вошедшее к нам в душу чудо…
Благословен же этот бой!
Запорожье, 11 октября 1981.
Сонету моему открыт секрет, —
Сокрытый от поэмы и романа.
Поэтому поэмы больше нет,
Поэтому в романах — тьма изъянов.
Но я вам заявляю без обмана:
Вмещаются романы в мой сонет,
Поэмы в нём цветут благоуханно
И эпопеи оставляют след.
Уж если дал мне эту форму бог,
Который и Шекспиру так помог, —
Секрет открою — мне не отпереться:
Прокрустовы четырнадцать тех строк
Лишают головы – не только ног —
И целым оставляют только сердце.
Запорожье, 27 ноября 1981.
Пусть говорят, что старомоден
Сонеты пишущий поэт,
Что он и в мыслях не свободен
И что свободы слову нет.
Эксперименты с рифмой, с ритмом
В сонете трудно провести,
И в этой форме позабытой
Свой трудно приукрасить стиль.
Но всех снимающихся в фильмах
И витражи творящих — я
Хочу просить, чтоб не забыли
Они сонет, стихи творя, —
Сонет, вмещающий все стили,
Зной лета, холод января.
Запорожье, 28 ноября 1981.
Стихи талантливы, а строчки
Так гениальны и стройны,
Как будто не было войны
С самим собой и с тёмной ночью.
Но прежде чем поставить точку,
Скажу, чем те стихи полны,
Ведь мне не похвалы нужны —
Ценю в читателе лишь точность.
Не сыщете в моём сонете
Мою талантливость поэта,
Но вы вглядитесь поскорей —
И не заметите едва ли
Талантливость моей печали
И гений радости моей.
Запорожье, 30 ноября 1981.
Горжусь, что мне умение дано
Терцетами венчать свои катрены.
И пусть моим стихам не суждено
Звучать в эфире или же со сцены,
Пусть их я не увижу в книге, но
Зато в библиотечных тесных стенах
Им не пылиться, не забыться сном,
На полках лёжа, не поддаться тлену.
Горжусь, что я умею так писать,
Как было мне положено судьбою.
А то, чего мои сонеты стоят —
Грядущему — не нам с тобой решать.
Так что же будет большим прегрешеньем —
Мои сонеты иль судьбы решенье?
Запорожье, 10 июня 1982.
С О Н Е Т 9.
Хотел бы написать я тот сонет,
Который не написан был Петраркой;
И в сборнике Шекспира его нет,
И Беатриче он не стал подарком.
Чтоб строчки пролегли, как нити лет,
Которые в руках у дряхлой Парки,
Чтоб был он словно дружеский совет
И чтобы поцелуем был он жарким.
Не верю, что труднее стало тем,
Кто пишет после Данте и Шекспира,
Что изворачиваться вынуждена лира,
Что будто бы и тем уж нет совсем…
Пишу сонеты, как Шекспир и Дант.
От повторений да хранит меня талант!
Запорожье, 18 июня 1982.
С О Н Е Т 10(а)
Коль слаб мой сирый стих,
Причина — нет, не он:
Когда мой голос тих,
Стихи мои — лишь стон.
Он создан не для книг.
Несовершенен сон,
Когда ночей моих
Неясен дивный звон.
И я ли виноват,
Что так тиха печаль?
Мой стих не ждет наград,
Дождется их едва ль…
Но если жизнь — лишь сон,
Tо ей награда — он.
С О Н Е Т 10 (б).
Коль мой сонет силён —
То след ночей моих,
Когда печален сон,
А жизнь — лишь песни миг;
Лишь звоны сердца он.
Но совершенен стих:
Я слышу песню в нём —
Сонет, как песня, тих.
Заслуга в том моя ль,
Что так сонет крылат?
Уносится он в даль,
и я полёту рад…
Жизнь — лишь полёта миг,
И ей награда — стих.
С О Н Е Т 10.
Коль слаб мой сирый стих, коль мой сонет силён,
Причина — нет, не он: то след ночей моих,
Когда мой голос тих, когда печален сон.
Стихи мои — лишь стон, а жизнь — лишь песни миг.
Он создан не для книг, лишь звоны сердца он.
Несовершенен сон, но совершенен стих,
Когда ночей моих я слышу песню в нём.
Неясен дивный звон — сонет, как песня, тих.
И я ли виноват, заслуга в том моя ль,
Что так тиха печаль, что так сонет крылат?
Мой стих не ждёт наград, уносится он в даль,
Дождётся их едва ль, но я полёту рад.
Й если жизнь — лишь сон, жизнь — лишь полёта миг,
То ей награда — он, то ей награда — стих!
Запорожье, 29 сентября 1982.
II. ПОРТРЕТЫ
Как запах дальних южных стран —
Так манит смуглое запястье.
Какое дарит оно счастье
Его целующим устам!
Во взгляде хищном столько страсти,
И тонок, гибок стройный стан,
И, словно южный океан,
Нрав — то весёлый, то ненастный.
Благоухая словно сад,
В её краю цветущий вечно,
Она живёт — поёт беспечно
И расточает аромат…
Но как посмел её Аллах
Дать миру злобу, боль и страх?
Запорожье, 25 декабря 1980.
Медлительна, роскошна и, бела.
Губам зовущим тягостны каноны.
Все грезят ею — где бы ни была —
От престарелых до юнцов зелёных.
Она мужам для радости дана.
Объёмно, благодатно это лоно.
Самой природой словно создана
Для поцелуев и для сладких стонов.
Зачем головке русой интеграл,
А пухлым ручкам — ручки и занятья?
И нужно ль этим ножкам топать в зал,
Где мы не отличаем брюк от платья?
О, не в образовании свобода!
С в о б о д а — в п о д ч и н е н и и п р и р о д е !
Запорожье, 15 февраля 1981
Смугла, как вечер в запахах цветов,
Как утро – полусонна и тревожна.
Ее глаза вершить умеют то,
Что даже богу сделать невозможно.
Как жемчуг — зубы, словно лепесток,
Гу6a дрожит над ними осторожно;
Тугая грудь, и траурный поток
Волос, ее скрывающий безбожно.
Мучительный изгиб бедра и кисть руки,
Лежащая на талии… Прекрасна,
Тонка породистая кость ноги:
Она как луч, вздымаясь от ступни,
Стремится вверх с бесстыдством сладострастным…
Но взгляду так взлететь — увы, опасно!
Запорожье, 10 марта 1981.
Ты вкрадчива и молчалива,
Твой голос, словно речка, тих:
В нём нет приливов и отливов,
В нём шёпот чувств твоих немых.
Твой голос мягок, словно бархат.
О чём бы он не говорил —
Я слышу музыку заката,
Я слышу музыку любви.
Ещё сравню твой голос с мятой:
Благоуханны уст твоих
Слова; но ждёт меня расплата
То ли сейчас, то ль через миг:
Твой голос — для другого диво,
Не для меня ты молчалива!
Запорожье, 12 октября 1981.
Высокая, стройная, с мягкой походкой,
С осанкой, что делает женщине честь,
Ты можешь быть трогательной и неловкой,
Но в этой неловкости — надо учесть —
Ты вся от ступни своей до подбородка
Нежна как Диана, и это не лесть:
Твой стан из порывов мальчишеских соткан,
В твоей неуклюжести грация есть.
Не принято нынче сравненье с богиней,
Но все же осмелюсь тебе я сказать,
Что из наложницы и из рабыни
Могла бы Дианой божественной стать,
Лишь стоит представить, что ты — как в пустыне,
И ты не жена, и не дочь, и не мать.
Запорожье, 17 октября 1981.
Мне хочется воспеть тебя хоть раз.
Как ты близка и как непостижима!
Сидишь напротив ты в венце из дыма,
А под венцом — шальная дымка глаз.
Стремится ль к дымке взгляд — проходит мимо.
Ты ускользаешь — прежде и сейчас,
Как будто единение для нас
И наших взглядов так недостижимо!
Мне хочется воспеть твои глаза,
И губ полураскрытых очертанье,
И взгляда неразгаданную тайну, —
Но что могу уверенно сказать?
Ты кажешься мне фразой непривычной,
А брови в этой фразе — как кавычки.
Запорожье, 22 октября 1981.
Твои глаза огромные меня
Когда-то в рабство чудное забрали.
Я видел в них и глубину и дали,
И холод снега и тепло огня.
Теперь я вижу, как они устали,
И в бледном свете гаснущего дня
Они не околдуют уж, маня
В пристанище пронзительной печали.
Но как ты хороша ещё теперь!
Как руки и тонки и импульсивны,
Как губы горделивы и призывны,
И как ты безразлична мне, поверь!
Ты так же совершенна и прекрасна,
Но красотою чуждой и напрасной.
Запорожье, 9 ноября 1981.
Мне говорят, что ты теперь не та,
Какой тебя я помнил эти годы,
Что ты уже не ’‘гонишься за модой’‘
И стала некрасива и толста.
Но помнится мне только красота.
Она была всегда для всех народов
Картиной цельной, а не эпизодом —
Единственно нетленна и чиста.
Тебя ли назову я некрасивой? —
Ведь волосы твои, как ветви ивы,
И глаз твоих задумчивый рассвет,
И голоса напевное звучанье,
И бёдер благодатный силуэт —
Останутся в моих воспоминаньях.
Запорожье, 13 ноября 1981.
Вот твой портрет: твои глаза
Нежны, внимательны и строги;
Лепили твои губы боги —
Так что же мне о них сказать?
Но я не отступлю назад:
Пусть воспоёт мой стих убогий
Божественную грудь и ноги,
Твоих волос осенний сад.
Всё это мой сонет опишет.
Но как целуешь ты и дышишь!-
О, здесь бессилен мой сонет!
Твой поцелуй, твоё дыханье
Для лиры будут вечной тайной…
Но ты со мной. К чему ж портрет?
Запорожье, 16 ноября 1981.
Ты кажешься по-прежнему родной,
Ты кажешься по-прежнему мне юной.
Как прежде, посвящаю свои думы
И песни и стихи — тебе одной.
Ты с тысячью имён всегда со мной:
Исчезли солнца, закатились луны —
По-прежнему звучат тобою струны
И сердце переполнено тобой.
Родной для нас бессмертен человек:
Какой была — останешься навек…
Какое мне дороже — я не знаю —
Из тысячи имён твоих и лиц,
Но я люблю по-прежнему тебя, родная,
В лохмотьях или в мантиях цариц.
Запорожье. 17 ноября 1981
——————————————————
——————————————————
III. ОЩУЩEHИЯ
Дышали мы одним дыханьем…
И часть меня, а проще — ты —
В оцепененье немоты
Полна и счастьем и страданьем.
Безмолвны искорки в глазах,
Беззвучно губы шепчут что-то,
В ушах одна шальная нота
И колокольный звон в сердцах.
Мне был понятен этот страх,
Безмолвные понятны звуки,
И капли пота на висках,
И сжатые до боли руки,
И их невольный слабый взмах,
И стон счастливый, полный муки.
Запорожье, 20 ноября 1971.
Есть аромат — с ним не сравнится
Дыханье хризантем и роз.
То аромат твоих волос,
И он мне слышится и снится.
То в дверь моих волшебных грёз
Он лунной полночью стучится,
То наяву ко мне струится,
Затмив все запахи мимоз.
Духи, дары садов и лета,
Нектар, закаты и рассветы —
Не ароматней, не пьяней,
Чем аромат волос любимой:
С ним лишь дыхание сравнимо —
Дыханье юности твоей.
Запорожье, 10 октября 1981
Я чувствую, как ты глядишь,
Я вижу, как ты тихо дышишь,
И шепчет мне ночная тишь,
Я этот шепот ясно слышу.
Кто с нами третий? — месяц лишь
Обход свой делает по крышам.
И я молчу, и ты молчишь,
Но ты молчишь намного тише.
Так что со мной? — я вижу то,
Что должен слышать; ощущаю,
Что должен видеть… Но зато
Я слышу то, чего никто
В подлунном мире не узнает:
Как шепчет тишина ночная.
Запорожье, 14 октября 1981.
Тонкое тело — как будто лиана:
Ты приникаешь так тесно ко мне,
Что отраженье на тёмном окне
Взору являет, как это ни странно,
Гибкие ‘‘па’‘ одинокого стана,
Ну, а на деле нас двое вполне:
Просто, как в сказочной южной стране,
Вьётся лиана по пальме, и пьяно
Пальма колышется, будто танцует,
Ветви влюблённые переплелись,
Музыке ветра они отдались
И бесконечным своим поцелуям…
Пальма с лианою клонятся вниз.
Что это — жизнь или жизни каприз?
Запорожье, 18 октября 1981.
Хочу рассказать — но сумею ли точно
Свои ощущения здесь передать?
Ведь терпкий тот вкус поцелуев полночных,
Как время, уже не воротится вспять.
Мы были одни. Как кудесник восточный,
Шатер нам поставила ночь, и опять
То нежно и чисто, то пылко-порочно
Ты вновь принималась меня целовать.
Я крал поцелуи, судьбу надувая,
И ты их давала тайком от судьбы —
Судьба же коварная, хитрая, злая,
Казалось, сдалась нам совсем без борьбы.
Но был я обманут сердитой судьбою:
Ты так далеко, а я болен тобою.
Запорожье, 23 октября 1981.
Я видел сон: промокший под дождём,
Искал я крыши и тепла, и света,
И вот нашёл я некий старый дом —
На пустыре, заброшен, был он где-то.
А этот дом был сказочным жильём:
Царило здесь благоуханье лета,
И ты была хозяйкой милой в нём,
В халатик во фланелевый одета.
Ты нежностью своей меня согрела,
И я через фланель — ведь это сон —
И ощущал и видел твоё тело,
Тобою ослеплён и поражен.
Ты всё-таки зажечь огонь сумела,
Который погасил седой Закон.
Запорожье, I ноября 1981.
О, этих рук прикосновенье!
О, этот сладкий аромат!
Они опять меня пьянят,
И вечность длится то мгновенье,
Когда вокруг танцуют тени,
Звучит как менуэт закат,
Настроив на волшебный лад
Их силуэтные движенья,
Когда безмолвная луна
Как тени и как мы пьяна…
Но, ничего не замечая,
Друг друга только видим мы,
И вряд ли даже понимаем,
Что просто сами мы пьяны.
Запорожье, 10 ноября 1981.
Каких мы только ощущений
Ни воспевали, ни кляли!
Но знаю я: они лишь тени,
Уже пропавшие вдали.
И всё ж для новых поколений
Безумной и благой Земли
Оставим сладость сновидений
И быль, лежащую в пыли.
Всё то, что люди ощущают,-
Блаженство или муки боль —
Не рай, а только призрак рая,
Не ад, а лишь на ране соль.
Но даже мысль и чувство бога
Без них существовать не могут.
Запорожье, 18 ноября 1981
Жду утра. В полумраке пред собой
Ищу твоё лицо счастливым взглядом,
И вижу на своей подушке рядом
Нечёткий профиль, тонкий и родной.
Судьба, иного счастья мне не надо:
Пусть перед утром полумрак ночной
Являет мне, что милая со мной, —
И это будет лучшею наградой.
И первым, что я вижу каждый день,
Её лицо спокойное да будет,
Пусть вздох её чуть слышный меня будит
И в волосы её вползает тень.
Ни с чем такое счастье не сравнимо —
Едва проснувшись, созерцать любимых!
Запорожье, 24 сентября 1982.
Зачем вино мне и зачем шербет?
Зачем мне влага чистого ручья?
Лишь губ твоих напиток пил бы я,
Нет ничего их слаще, чище нет.
Ты даришь мне, любимая моя,
Истому опьяненья, сладкий бред,
И губ твоих прекраснейший букет
От губ моих отнять никак нельзя.
О, это справедливо, я не спорю:
Всю сладость мира ты взяла себе.
Нo боже мой, какое будет горе,
Когда угодно станет вдруг судьбе
Лишить меня всего, что есть в тебе:
Ведь без тебя весь мир так будет горек!
Запорожье, 27 сентября 1982.
——————————————————-
——————————————————
—————————————————
IV. ЧУВСТВА
Когда мы встретились в пути,
Я понял: правда — за тобою.
Благодарю за то, что ты
В свой путь взяла меня с собою.
Теперь уж пройден путь почти,
И я познал тоску застоя,
Тебе идти, тебе цвести —
Скажу ль я о себе такое?
Теперь уж не остановлюсь.
Благослови тебя Природа! —
С тобой в день светлый посмеюсь,
И нам отсрочат день ухода,
А дня того я не боюсь,
Ведь всякий день короче года.
Коханое, 7 октября 1976.
День твой не отжил, не сгорел,
Как стих ненужный в печке жаркой.
В твой день ищу твои подарки,
И понимаю, ЧТО имел:
Подарок первый — груда стрел,
В меня не пущенных когда-то,
Второй — неполная расплата
За все, чего я не успел,
А третий — память-кредитор
Столь мягкий, что не знает даже,
Когда он пустит в распродажу
Мои и Время и Простор…
Скажу тебе, хоть стих мой — сажа:
Тебя я помню до сих пор.
Коханое, 7 октября 1976.
С О Н Е Т 33.
Любимые, когда мне вспомнить вас
В круговороте дел пустом и звонком?
Хрупки воспоминанья мои, ломки,
И мне за них так страшно всякий раз.
Они приходят в тихий, мирный час,
Когда лежу на паутине тонкой
Сна праведного как у ребенка,
Они приходят — и приводят вас.
Любимые, я вас благодарю
За вашу боль и за мечту мою,
За вашу ласку и за вдохновенье.
Мне кажется, что всех я вас люблю,
И только об одном я вас молю:
Не покидайте тихих сновидений.
Запорожье, 30 декабря 1976.
С О Н Е Т 34.
Их узы вечные тогда соединили…
Июль был праздником и в будни, а они
Родными стали, до тех пор чужие.
Любовь до времени мы все в себе храним.
Потом февраль влачил свои седые
И тягостные траурные дни.
Они расстались — навсегда родные.
Так было нужно музыке любви.
Но музыка, что счастье наше будит
И близкой делает оставленную даль,
Вмещает и июль в сиянье буден,
И тягостный трагический февраль.
От тех людей, кого мы сами любим,
Равно прекрасны радость и печаль!
Новогорьевка, 20 ноября 1977.
С О Н Е Т 35.
Частичное затмение светила,
Невольное смятение сердец.
То солнце ясный лик полузакрыло,
Пошло с луною скорбной под венец.
Но людям без него ничто не мило:
Луна нам мать, оно же нам отец.
Затменье солнца снова наступило,
А без его тепла всему конец.
Но если поразмыслить хоть немного
И допустить, чтоб мать отец затмил,
И ближе, чем она, свою дорогу
Меж звездами и нами проложил —
Он все сожжет, живое уничтожит…
Нет, ближе матери ничто нам быть не может!
ЭЗЕРНИЕКИ, 31 июля 1981.
Ты завещал нам любить и прощать.
Что же со мной сотворил Ты такое —
Чувство холодное, злое, чужое
Где-то в душе шевельнулось опять.
Где же, Господь, Твоя длань надо мною,
Где мне прощенье для матери взять,
Как же простить мне любимую мать,
Если прощения сам я не стою?
Если люблю, но простить не могу,
Если она, мне до боли родная,
Стала чужой — я её не прощаю.
Боли своей я не выдам врагу.
Только ее не прощу я — и знаю,
Что за неё и себя я страдаю.
Запорожье, 25 октября 1981.
Я так любил, я так тебя любил!
Все солнца рая видел я в тебе,
Ты осветила путь моей судьбе,
И этот путь по-прежнему мне мил.
Ты далеко…С самим собой в борьбе
Недолго я любовь к тебе хранил,
Я и тебе, и сердцу изменил
Тебе в отместку и в укор себе.
Зачем же иногда твой свет в ночи
Мне светит, и как музыка звучит,
И строчки освещаются тобой,
И вижу я себя совсем иным,
Опять твоим и снова молодым,
Как будто та любовь ещё со мной.
Запорожье, 3 ноября 1981.
Когда бы я ни вспомнил этот вечер —
Пусть будет голова моя седа —
Но не забуду я, поверь мне, никогда
Последней встречи, как и первой встречи.
Ты руки положила мне на плечи,
Глазами грустно улыбнулась, как всегда,
Уже предчувствуя, что близится беда,
Ты говорила, что ничто не вечно.
О, сколько лет прошло — уж я не знаю сам.
И холодно становится моим плечам,
Но я глазами грустно улыбаюсь:
Ничто не вечно — помню твою речь,
Ничто не вечно — руки вспоминаю…
Ничто не вечно, кроме наших встреч!
Запорожье, 11 ноября 1981.
Друзья мои, ваш круг уже не тот,
Каким он был когда-то: поредел он.
И из него бездельем или делом
Судьба уносит вас который год.
Казалось, будет всё наоборот,
И мы перед судьбой сплотимся смело,-
Но этого работа, мол, заела,
А тот в плену супружеских забот.
Один меня забыл, рубли считая,
Другой друзей жены обожествляет,
А третий отдалился от меня,
Считая, что компания иная
Теперь ему как новая родня…
И круг редеет, тает, исчезает.
Запорожье, 15 ноября 1981
Благодарю, что чувства мне даны,
Что внятны мне любовь, печаль и счастье,
Что весь я в их святой волшебной власти,
Что мной повелевают лишь они,
Что я к чужой беде не безучастен,
Что в горе чистых слёз глаза полны,
Что радости мне так же суждены,
Как беды и печали, и напасти.
Благодарю судьбу свою стократ,
Что я и счастью, и печали рад,
Что жизнь мою они отождествили
С сияньем солнца и со мраком туч:
Лишь час назад на небе тучи были,
Но вот уже сверкнул мне солнца луч.
Запорожье, 23 сентября 1982.
——————————————————
——————————————————
——————————————————
V. МЫСЛИ
Любовно ласкают ланиты пруда
Зелёные листья кувшинок,
И плещет лениво на солнце вода,
Лежащая в тихой лощине.
Ладонь подставляя под неба лазурь,
Лёг мостик рукою лилейной.
Кувшинки, как лебеди, словно плывут
Лесною зелёной аллеей.
Их листья лепечут о сладкой любви
В восторге неслышном, несмелом.
И ластятся, льстят своим белым
Цветам, что небрежно на них возлегли.
Пруду и цветам не нужна их любовь,
Но листья лепечут и ластятся вновь.
Новогорьевка, 10 февраля 1975.
Вся наша жизнь — подсчёт потерь и ран:
Где есть приобретенья — там потери,
Где было наслажденье — рана там,
Где бог был — ныне пустота безверья.
И этот длинный список мне невмочь
Длить до скончания мгновенного полёта
От утра радужного в сладостную ночь
Через печали, горести, заботы.
Зачем мне этот длинный список дан?
Зачем мне серый день и серый вечер?
Зачем безверье взвалено на плечи?
Зачем теряю, находя, я сам?
Короткий серый день до ночи мне отмерен.
Но надо жить зачем-то и во что-то верить.
Новогорьевка, 19 апреля 1976
Горит звезда над тихим полем,
И чей-то лик застыл в реке.
И свет звезды в моём зрачке
Застыл, томясь мечтой и болью.
Над тишиной звезда в тоске
Сверкает князем на престоле.
А чей-то лик уйти не волен
И должен утонуть в реке.
Гори, далёкая звезда!
Сверкай жестокой красотою!
Я знаю — бредил… опоздал…
Мне не сгореть уже с тобою…
Так утони на дне зрачка –
Глубок мой омут сна и боли!
Коханое, 21 ноября 1976.
Живу в чаду своих переживаний,
А Явь, вторгаясь, задаёт вопросы.
Ответ скрывая дымом папиросы,
Вновь погружаюсь в омуты мечтаний.
И чем настойчивей и неустанней
Вопросы Яви громоздят утёсы —
Тем радостней я падаю с них в росы
В искрящихся садах очарований.
И если б изменить я что-то мог —
Не изменил бы — в том стихи залог…
Что на меня ещё сердитый бог направит? —
Мильон сомнений новых и тревог?
Но изменить не в силах даже бог
Волшебный беспорядок сна и яви.
Коханое, 17 декабря 1976.
Длинны мои ночи, горячечны сны,
И Время двоится, но стиснут Простор,
И кажется мне: с незапамятных пор
Бледны мои щёки и веки красны.
И чудится мне: не бывало весны,
И не было моря, и не было гор,
А был лишь Пространства и Времени спор,
И были часам километры тесны.
Так дай же мне, бог безучастный и злой,
Пространства и Времени больше зимой —
Дожить, долежать, дострадать до весны,
А там я забуду, что было со мной…
Но нет мне ответа в минуте пустой:
Длинны мои ночи, горячечны сны.
Запорожье, 27 декабря 1976.
На карту ставлю жизнь и смерть,
И мечет банк какой-то щеголь.
Ему проигрывал я долго,
Как все вокруг — не смея сметь.
Всю ночь — больная круговерть:
Величина моего долга
Растёт… Но вот пришла подмога,
И стал я Знание иметь.
Ведь всё, что есть — лишь то, что есть:
Мир — только мир, соль — только соль,
Раз — только раз, ноль — только ноль,
Честь — только честь, месть — только месть,
Боль — только боль, роль — только роль,
Жизнь — только жизнь, смерть — только смерть…
Запорожье, 29 декабря 1976
Играет Жизнь какой-то пошлый краковяк,
А я на миг присел — устал от пляса,
В водовороте закружился и размяк,-
В калейдоскопе тряпок с мясом.
— Ты болен,- говорит мне кто-то,- лучше ляг,
И ты дождёшься праздничного часа,
И вот тебя вновь танец ждёт, бедняк,
А в нем есть наслаждений масса!
О, как же скучно танцевать и танцевать
Под музыку, совсем тебе чужую!
Увы, судьбе твои заказы принимать
Никак нельзя, а также вхолостую
Никак ей не положено звучать:
Т а н ц у й ж е т о, ч т о в с е танцуют!
Запорожье, 30 декабря 1976
Лекарства горький привкус, полумрак,
Лицо моё и бледно и бесстрастно.
Вот так лежим мы оба — я и Враг,
И с ним сражаться, кажется, опасно.
Мой Враг спокоен — он ведь не дурак:
Тревожит изредка, украдкой — не всечасно.
Ах Боль моя, ах Враг мой, как же так?-
Не может быть, что всё это напрасно!
Смущён душой, не знаю, кто мне Друг,
Кто — Враг… Но знаю: Боль немая
Уж замыкает этот мрачный круг,
В котором ни конца, ни края.
И Боль, и страх мой, и вопросы
Моя болезнь в мой новый год уносит…
Запорожье, 31 декабря 1976
Уходит молодость. Рассыпались во прах
Тщеславные мечты, надежды, веры.
Ушла любовь, ушел блаженный страх,
Что слишком малый век мне был отмерен.
Тягуче, липко тянутся часы,
Дни-близнецы ползут, как черепахи.
И льются как органные басы
Недели, месяцы и годы краха.
Теперь я не боюсь, что мало жить:
Сполна мне хватит краха сновидений,
Я ими разучился дорожить.
Меня не окружают больше тени…
Порвётся жизни серенькая нить —
Исчезнет язва с тела поколенья.
Новогорьевка, 17 мая 1978.
Хнычет ветер в разбухших полях,
Сыро, серо — весна на распутье.
Пустоты в этой тусклой минуте
Столько, сколько бывает в годах.
Я один в этой тягостной жути:
Вся природа забыла свой страх
И весну снова видит в мечтах…
Отравиться бы этой цикутой!
Расцвести бы с весной заодно,
Ошибаться и снова мечтать,
Наслаждаться и снова страдать…
Но грядущее предрешено:
Поздно снова теперь начинать…
Д ы м. Б у т ы л к а. П у с т а я т е т р а д ь.
Коханое, 5 апреля 1977.
—————————————————
—————————————————
—————————————————
VI. РАЗДУМЬЯ
Когда я сброшу все вериги,
Мне станет легче во сто крат.
Но что веригами считать? —
Семью? Работу? Дружбу? Книги?
Наедине с собою миги
Могу по пальцам сосчитать,
И был бы несказанно рад
Лишиться тягостной квадриги
Хлопот семейных и друзей,
И шелухи словесной фальши,
И скуки всех рабочих дней…
Но вот их нет. А что же дальше?
А дальше — смерть и пустота,
Забвенье, холод, немота.
Запорожье, 16 октября I980.
Сначала — плачущий комок:
Немного тела — звука много.
Но если так родился бог,
То я готов поверить в бога.
О, если б я предвидеть мог
Его истории дорогу!
Согнёт ли жизнь в бараний рог?
Придёт ли счастье на подмогу?
Бог, если есть он, — бог детей.
Так дай же бог любви и веры,
Надежды и счастливых дней,
Отмерь всё это щедрой мерой —
Кровинке маленькой моей,
Листочку вянущего древа!
Запорожье, 17 октября 1980.
Тот олеандр был с юга привезен
В огромный город, шумный, пыльный.
Цветы почти уж распустились,
Но вдруг из почвы вылез он.
Не будь свидетелей — за сон
Почёл бы я такие были.
Но корни вышли и вопили:
— Вон из чужого края! Вон!
Да разве смог бы променять
Он шёпот моря, ароматы
Родной земли, ее закаты —
На то, чтобы в горшке стоять
И видеть за окном всё то же:
Грязь улицы, толпу прохожих.
Запорожье, 19 октября 1980.
Я чувствую музыки звуки,
Как будто творю её сам.
Так что ж я не верю ушам,
Внимая колёс перестуку?
Рассвет загорается там,
Где сердце покинула мука.
Зачем же бездонную скуку
Я вновь доверяю устам?
Зачем говорю я о том,
Что хочется мне перемен?
Но, их добиваясь, зачем
Скучаю опять о былом?
Без света — и жизни мне нет,
Без ночи — не мил мне рассвет.
Запорожье, 19 октября 1981.
Если считаю я то, что осталось —
Всё-таки больше его, чем того,
Что, как звенящее лето, ушло
Или как вёсны былые пропало.
Мне предстоит ещё много всего:
Осень подходит, а это немало,
Зимы сулят мне седую усталость.
Что ж, остается сказать: н и ч е г о ! —
Пусть будут палые листья и слёзы,
Пусть будет иней и пусть будет лёд,
Пусть будут заморозки и морозы, —
Знаю, кручина меня не возьмёт.
Знаю, меня не осилит кручина:
Песню пропел и оставил вам сына.
Запорожье, 27 октября 1981.
Не верю, что пришла пора уйти.
Не верю, что душа моя мертва,
Не верю, что звучат уже слова:
‘‘Конец уж близок твоего пути’‘
Я верю, что любовь моя жива.
Я верю, что в начале я почти.
Я верю только в светлые стихи:
“Ты полпути преодолел едва”
Но всё-таки мне кажется подчас,
Что перечитан был уже рассказ,
Где я свою судьбу изобразил.
И новые читатели опять
Всё то же собираются читать,
А написать иное — нет уж сил.
Запорожье, 5 ноября 1981.
Алеет на закате солнца луч,
Опять тоска всю землю полонила.
Опять моя холодная могила,
Опять я неприкаян, невезуч.
Луна восходит между тяжких туч.
Ни друга нет, ни матери, ни милой.
Тоска, меня ты уж не раз клеймила!
Оставь меня, измученных не мучь.
Я, каторжник тоски, свои святыни
Давно уж на алтарь своей богини,
На жертвенник холодный положил.
Тоска моя, моя богиня злая!
Оставь меня, ведь я лишился сил,
Суровую богиню воспевая!
Запорожье, 12 ноября I98I.
Какая скорбная судьба,
Какая тяжкая судьбина —
И неизбежная кончина,
И бесполезная борьба!
Душа людская, ты раба
То радости необъяснимой,
То тёмной и лихой кручины.
Как ты всесильна и слаба!
Судьбу клянём и восхваляем,
Как будто истины не знаем,
Что не судьба, не страшный рок
Вершат делами человека:
Сам человек — судьба и бог,
Он сам себя творит от века!
Запорожье, 16 ноября I98I.
(ученик – учителю)
Зачем судьба даёт одним
Ничтожные, пустые души
И всем могуществом своим
Не может их покой нарушить?
Зачем она щедра к другим —
Глаза их ясны, чутки уши,
Но только им и только им
Судьба отводит роль игрушек?
Так дерево в лесу растёт,
Верхушку ветру подставляя,
А нижним веткам позволяя
Расти спокойно, без забот.
Зачем рождён я верхней ветвью?
Зачем меня терзает ветер?
Запорожье, 30 августа 1982.
(учитель — ученику.)
Судьба рождает жалких и тупых,
На души сильных истощив всю щедрость.
Не одарив талантами одних,
Другим она дарует свыше меры.
Ошибку исправляя в тот же миг,
Даёт одним в защиту свои недра,
И, покровительством согрев пустых,
Другим она дарует только веру.
В спокойствии немые проживут,
Неуязвимы для судьбы колючек:
Им жизнь — СУДьба. Иным она — лишь СУД.
Но верхней веткой всё же быть получше.
Пусть ветер мучит, больно жалит град —
Я рядом с небом, и страданьям рад.
Запорожье, 30 августа 1982.
—————————————————
—————————————————
—————————————————
VII. ЮЖНЫЕ СОНЕТЫ
Закончилась степная скука.
Уже видна громада гор.
А перед ней раскинул руки
Густой, суровый, тёмный бор.
И вот — симфония без звуков,
Земли и неба вечный спор.
Живому радостна разлука
С гнилым мирком квартир и нор.
Дорога вьётся и петляет
Пока ещё в холмах, в кустах,
Но дальше нас уже встречают
Седые облака в горах:
Своих нам присных высылает
Навстречу витязь Чатырдаг.
Симферополь – Алушта, 4 июля 1980.
Волны волшебный шум, и солнца
Торжественный и буйный пир.
Приемлют порт и пассажир
Поток расплавленных червонцев.
Меж незнакомок, незнакомцев
Устроен метких взглядов тир.
Скупец здесь так же, как транжир,
Начнёт карьеру многожёнца.
А солнце, воздух, ветер, море
В мой новый просятся сонет.
Колдует Ялта надо мною,
И мне опять лишь двадцать лет,
И я ещё чего-то стою,
Как многожёнец и поэт.
Ялта, 6 июля 1980.
…и итальянская сосна,
И кипарис, и бук, и пальма…
В объятьях красочного сна
Мы забываем о печальном.
Печаль становится тесна,
И кажется уже нормальным,
Что радость бьется на устах _
И что восторг не станет тайной.
Гляжу я, стоя на скале,
Не роскошь ярких южных красок,
И как же дорого все мне:
Дыханье моря, солнца ласка…
Кусочек рая на земле,
Ты — осязаемая сказка!
Никитский Сад, 7 июля 1980.
Четыре башенки над морем
Затейливы и чуть жеманны.
И неожиданно и странно,
Что кто-то мог с природой спорить.
На постаменте безымянном —
Игрушка-памятник. И зори
Её ласкают на просторе
Над морем радостным и пьяным.
Игрушка, дань ушедшей моде,
То не беда, что ты мала:
Твоя романтика — в свободе,
Её природа нам дала.
Хвала уступчивой природе
И дерзости людей — хвала!
Ай – Тодор. Ласточкино Гнездо, 11 июля 1980.
Средневековых башен холод,
Бойниц глазницы, немота —
В английском замке у Тюдоров,
Где разум, строгость, север, страх…
Дворец, который стар и молод —
Резьбы по камню красота,
Тепло камней Альгамбры новой,
Где чувство, радость, юг, мечта…
На мрачный север смотрят стены —
И принимают вид его,
Но мы дивимся оттого,
Что так волшебны перемены:
Лишь юг на стены бросил свет —
И есть тепло, и мрака нет!
Алупка. Воронцовский дворец, 12 июля 1980
К горам пугливо жмутся облака,
Не смея к горизонту прикоснуться.
Лежим на берегу. Пора б проснуться
Но участь человека нелегка:
Поджаривая медленно бока,
Лежим, и лень нам даже повернуться.
А море, солнце, горы — так смеются,
Как будто рады и за червяка.
Звенит в ушах вечнозелёный Понт,
Вино Массандры негу солнца дарит,
И солнце погружает в знойный сон.
А море посылает свои чары:
Вдали синеет, манит горизонт,
И волны с рёвом бьются в Адалары.
Гурзуф, 13 июля I980.
О, лабиринт знакомых улиц!
Как прежде, я тобой пленён.
Живу ли я — не знаю — сплю ли,
Но мне приятен этот сон.
Представьте, будто вы заснули
Слугою города. Потом —
Как будто всё перевернули —
Вы стали князем, он — рабом.
Так я в мой старый Симферополь
Приехал снова — весел, смел…
Ах, как когда-то я хотел
Не сапогом по камню топать!
Теперь изящен туфель мой,
Теперь на равных мы с тобой.
Симферополь, 14 июля I980.
Под бормотание волны
Так сладко в кресле полуспать…
Неслышно, словно белый тать,
В окно к нам входит луч луны…
Что можем мы ему отдать?
То, что друг другу мы должны?
Мы чем-то новым так полны,
Нас опьяняет благодать…
Твоя щека так горяча,
Так нежен аромат волос…
И олеандр, и алыча,
И пальмы среди моря роз…
И бархат смуглого плеча,
И твой ответ, и мой вопрос…
Гурзуф, 17 июля I980.
Какую мощь являет взору море!
Каким бывает грозным и жестоким,
Когда с землёй и даже с небом споря,
Оно вздымает пенные потоки!
Но не всегда оно несёт нам горе: _
И зыбь видна за той волной высокой,
Как нотка примиренья в разговоре,-
И вот уж море снова шепчет робко.
Ты, Чатырдаг, не знаешь бурь и штилей.
С презрением на море ты глядишь.
Так гордо и спокойно ты молчишь,
Что мощь твоя подобна высшей силе.
Один над миром бурь и суеты
Являешь символ вечной правды ты.
Гурзуф, 11 июля 1982.
Я вновь вдали от шумных городов,
От толчеи, от гари и от дыма,
От всех унылых лиц, унылых слов —
И наслаждаюсь вечной сказкой Крыма.
Как волны, достигая берегов,
Назад бегут — и вновь неудержимо
Стремятся к ним – я приходить готов
Сюда опять, едва отступят зимы.
Утихнут бурь седой водоворот,
Водовороты слов, людей – и вот
Я из пучины города большого
Опять бегу с надеждой и тоской,
И к Крымским берегам стремлюсь я снова —
Прильнуть к ним тихой, ласковой волной.
Гурзуф, 20 июля 1982.
————————————————-
————————————————-
————————————————-
VIII. СЕВЕРНЫЕ СОНЕТЫ
Излучина, так что ж ты излучаешь?
Не эту ль первозданную красу?
И лес за речкой в синей дымке тает,
И перед речкой таю я в лесу.
Леса такие, красота такая,
Что я теперь в себе её несу.
И пусть под солнцем скудным исчезает
Роса лесная — я найду росу!
И в сердце ощущая Даугаву,
И лес, и плёс, и капельки росы,
Слагаю гимн, слагаю я во славу
Суровой и неброской красоты.
И этот гимн не будет величавым,
Но верным и неслышным, как часы.
Краслава, I августа 1981.
О старый парк, о этот пруд зелёный,
‘‘Диван Онегина’‘ и деревянный дом,
Часы лесные, дуб уединённый,
Аллея танцев, недопитый ром,
И тишина, и воздух полусонный,
Подкова у двери, раскрытый старый том…
Здесь Он бывал, счастливый и влюблённый,
И здесь был я, и будет сын потом…
Что нас влечёт? — не это ли молчанье,
Когда-то облечённое в стихи?
Тригорское, будь нам исповедальней,
А тишина отпустит нам грехи:
Прощенье мы заслужим немотою
И тем, что нечто унесём с собою.
Тригорское – Псков, 2 августа 1981.
Вознесся ты в своей гордыне
Над миром маленьких людей,
О неприступная твердыня,
Оплот Латгалии моей!
Могучий замок в выси синей,
Ты на холме среди полей
Когда-то защищал святыни,
Врагов поправ пятой своей.
И благодарные потомки
Твоих строителей былых
Глядят на жалкие обломки
Когда-то мощных стен твоих…
Святыню же никто не может,
Как этот замок, уничтожить!
Лудза, 3 августа 1981
Здесь Смерть торжествует. Здесь их расстреляли.
Безмолвны трава и холодный гранит.
Деревья, что Реквием им прошептали,
Молчат, и лазурное небо молчит.
Дорога страданий, дорога печали —
Лишь гравий у нас под ногами трещит.
Но там, за стеною, откроются дали:
Ведь узкий проход через стену открыт.
Там яблоня-мать. Её волосы — ветви.
Сидит на широкой ладони дитя
И тянется к яблоку, что на ветвях.
Все люди — деревья. Плоды — наши дети.
Над Смертью безмолвной — хорал Бытия,
И Жизнь расцветает назло всем смертям.
Резекне. Анчупанский лес, 3 августа 1981.
Город какой-то седой и уютный,
Как доживающий век холостяк:
Взгляд хоть не зоркий, но всё ж и не мутный,
Чуточку сгорблен, но крепок в костях.
Я в этом городе лишь на минуту,
А ощущения нет, что в гостях.
На людях сей холостяк еще шутит –
Как-то ему в одиноких ночах?
Крепок и жилист, вполне аккуратен,
Будто его не сломили года.
Дамам заезжим он очень приятен,
Светски корректен с гостями всегда.
Много прошло – еще больше осталось..
Даугавпилс, хороша твоя старость!
Даугавпилс, 5 августа 1981.
По лесистым твоим островам я скитаюсь,
Путешествую в лодке по озеру я.
По душе мне неброская зелень твоя.
А безветрие, а тишина — то какая!
Лишь уключины в лодке скрипят у меня.
Острова, словно новый Колумб, открываю.
Здесь никто не живёт, только чайки страдают,
Заповедную тишь своим криком губя.
Ты же, озеро Еша, моё интермеццо:
Ото всей городской суеты я к тебе,
К твоим синим туманам и чистой воде
Прихожу, как к костру, чтоб душой отогреться.
И пусть дома жара — лишь прохлада твоя
Согревает и силы вливает в меня.
Эзерниеки, 6 августа 1981.
Рисунки, яблоки, конфеты,
Игрушки, алые цветы…
Быть может, где-то рядом дети?
Но здесь их не увидишь ты.
И люди здесь в гранит одеты.
Их лица скорбны и чисты.
А над тобой бушует лето
Во всём сиянье красоты.
Но за бетонною стеною
Стенает, стонет лишь земля,-
А лес и солнце, и поля,
И всё вокруг рядом с тобою
В молчании внимает стону…
Вторит лишь сердце метроному.
Саласпилс, 7 июля 1981.
Сигулда, твои преданья,
Башни, рощи и река
Будят смутные мечтанья,
Не расцветшие пока.
И брожу я утром ранним,
Одурманенный слегка
Этим новым ожиданьем —
И печаль моя легка.
Странная метаморфоза,
И смущён я сам сейчас:
Ведь, пожалуй, в первый раз
Удивительные слёзы
Медленно текут из глаз
Над могилой Майи-Розы…
Сигулда, 9 августа 1981.
Орган — алтарь, иконостас,
Царящий здесь самодержавно.
Он так привык казаться главным,
Что подавляет нас подчас.
В соборе нет святыни равной !
Но смотрят витражи на нас
Своими тысячами глаз
И льются музыкою славной.
О цветомузыка цветов,
Мелодия небес и цвета!
Какой гармонией согрета
Прелюдия без нот и слов!
Пусть аккомпанемент органа
Не привнесет в неё изъяна.
Рига. Домский собор, 12 августа 1981.
Старая Рига, старушка седая!
Я, к твоим древним ладоням припав,
Как незнакомую мать обнимаю
И понимаю, как был я неправ:
Будто сидел без билета в трамвае.
Как заплатить за проезд этот штраф?
Горько я каюсь, о мама чужая,
Губы к морщинистой кисти прижав.
Кто б они ни были, мамы чужие, —
Милым старушкам глубокий поклон.
Был нам завещан великий закон
Матерью нашей родною — Россией:
Чтоб почитали чужих матерей,
Любим иль нет мы родных их детей.
Рига, 13 августа 1981
IX. КИЕВСКИЕ СОНЕТЫ
Вдыхаю запахи столетий.
Мне светят солнца куполов.
Поцеловать при этом свете
Я каждый камень здесь готов.
Готов, как маленькие дети,
Ладони матери без слов
Поцеловать — и быть в ответе
За свет всех будущих веков.
Ведь мало передать тем людям,
Которые в грядущем будут,
Руины славной старины
И восхищенье перед ними:
Мы подарить им клад должны,
Руками созданный своими.
Киев. Печерская лавра, 8 февраля 1982.
Моя родная, горькая и сладкая!
Куда мне деться от тебя теперь?
Какою новой радостной загадкой
Твой образ постучится в эту дверь?
В моём окне, где в чудном беспорядке
Узор следов оставил некий зверь,
Появишься ли в равновесье шатком
свиданий, расставаний и потерь?
Какой снежинкой хрупкою и дивной
На губы ты мне с неба упадёшь?
Какою нотой в менуэт старинный,
Звучащий здесь по радио, войдёшь?
Разлука легче, если мы во всём
Лица родного появленья ждём!
Киев, 17 февраля 1982.
Один стоит, на Днепр взирая,
Славянам князь и князь холмам.
Он веру дал, сказал он нам,
Что братская любовь — святая.
Другой стоит лицом к церквам
И, властно жезл рукой сжимая,
На Русь показывает, зная,
Что братья Киева — лишь там.
О Киев! Это ль не богатство:
Два символа ты людям дал.
Мужей державных ты признал,
И им судьба — в веках остаться.
Один дал людям веру в братство,
Другой же братьев указал.
Киев, 3 марта 1982.
Веков опущенные веки
И золотые купола.
Моя страна здесь ожила
И будет жить теперь вовеки.
Не вечны море и скала,
Меняют русло даже реки.
Князья и просто человеки
Сгорают, как костёр — дотла.
Но Родина моя — навек.
Она всё вместе: человек,
Скала, река, и лес, и море,
И купола, и звездолёт.
Она как песня на просторе,
И эта песня не замрёт.
Киев. Софийский собор, 18 марта 1982.
Я не склоняю головы ни перед чем.
Какой бы злой удар ни нанесли мне,
Я буду вечно утешаться только тем,
Что был в любви и дружбе я счастливым.
Рожден под знаком Льва, боюсь лишь одного:
Предательства судьбы, друзей, любимой.
Боюсь предательства, а больше ничего.
Все остальное – дым и тень от дыма.
Я буду смел и горд, печали одолев,
И всех лишу страданья и потери.
О, благородней льва нет в мире зверя!
Рожден под знаком Льва, я верен, словно лев.
Да будут мне открыты друга двери!
Да будут мне верны, кому я верен!
Киев, 4 апреля 1982.
Да, я люблю тебя. И это — искупленье
Твоих благих страданий и моих потерь.
А всё, что было ощутимым, то теперь
Тобою стало или стало просто тенью.
Моя любовь к тебе — уже как мера мер:
Награда за победу в праведном сраженье,
Немой упрёк за приступ мимолётной лени,
И соль земли, и музыка небесных сфер…
…А ночью целый мир молчит, устав от гула.
Твой охраняя сон, я сам дышу едва,
И на моём плече любимой голова
Покоится легко, и ты давно заснула,
А я шепчу тебе священные слова:
Amata nobis quantum amabitur nulla!*
Киев, 12 апреля 1982.
Велик и строг мемориал.
Броня, овеянная славой,
Скульптуры тех, кто умирал
В борьбе жестокой и кровавой.
И факел вечного огня,
Фигура Матери-Отчизны —
Всё вызывает у меня
Желанье поклониться жизни.
Она восстала, смерть поправ,
Она щитом своим прикрыла
И буйство сочных майская трав,
И летних жаворонков крылья,
Пожар осенний куполов
И зимний пух седых голов.
Киев, 4 мая 1982.
Мне навсегда дано судьбой
Всего одно предначертанье:
Любить до муки, до страданья
И быть любимым лишь тобой.
Я шёл на битву, рвался в бой,
Но мне открылась эта тайна:
Всё кроме нас с тобой — случайно.
Я раб твой. Будь моей рабой.
Всё кроме нас с тобой — химера:
Туманно, зыбко, эфемерно,
Всё кроме нас с тобой — борьба
За право стать тобой иль мною.
Я раб твой. Ты моя раба.
Так предначертано судьбою.
Киев, 6 мая 1982.
*Возлюбленная нами, как никакая другая
возлюблена не будет. (лат.)
На всём я ставлю знак ‘‘ничто’‘
И всё из сердца изгоняю.
Страданье ада, радость рая —
Им сказано моё: ‘‘не то!”
В моей душе царит зато
Твой образ, жизнь мне освещая.
Кроме тебя, моя родная,
Там не поселится никто.
В тебе и воздух, и ручей,
И тьма ночей, и блеск лучей —
Как жить смогу я не любя?
Мне нет мечты и поднебесья,
Мне нет надежды, веры, песни
И нет отчизны без тебя!
Киев, 15 мая 1982.
Красив ты в зелени холмов
Над бирюзовою рекою.
Как долго я уже с тобою,
Как долго средь чужих домов!
Пожалуй, тайны не открою,
Когда скажу, что я готов
Тебе петь песни вновь и вновь,
Но называть землёй чужою.
Что близко, что в душе храним мы?
Лишь руки женщины любимой,
Лишь дом, знакомых полный лиц,
Пожалуй, только сына щёки,
И песню, словно вздох глубокий,
И город, где мы родились.
Киев, 28 мая 1982
—————————————————
—————————————————
—————————————————
X. МУЗА
В Святых Горах я на могиле
Святому праху поклонюсь
И пожелаю, чтобы силы
Не оставляли грудь мою.
Чтоб мог я быть и злым и милым,
И чтобы Музу я свою
В час радостный и в час унылый
Не предал, как не продаю.
Не продаю свои печали,
Как Он вразнос не торговал
Михайловской чудесной далью,
Чтобы взойти на пьедестал…
Дай бог, чтоб честь и дух не стали
Мишенью брани и похвал!
Святогорский монастырь, 2 августа 1981.
Чудесен осени наряд;
Мне по душе осенний ветер
И дождь который день подряд,
И то, что солнце тускло светит.
Пожалуй, правду говорят,
Что дух наш в час осенний светел.
О нет, совсем не плагиат,
Что осень я душой отметил.
Как век назад, опять рука
К перу вновь просится. К странице
Перо летит, как будто птица, —
Земле пропеть про облака.
Как некогда Поэта, осень
Теперь меня о песнях просит.
Запорожье, 15 октября 1981.
Шикарных яхт себе в награду
И лимузинов, и квартир
Не получу я — и не надо.
Зато меня получит мир.
И пусть он примет без досады
Мою средь многих прочих лир,
Пусть я подобно листопаду
Прерву его безумный пир.
В награду не прошу ни денег,
Ни славы шумной, ни машин,
И пусть не мир, а только сын
Меня — когда я стану тенью —
Поймёт и внуку даст понять,
Чтоб я был награждён опять.
Запорожье, 20 октября 1981.
Когда мой дух простится с телом,
Он полетит не в рай, не в ад:
Он превратится в некий сад,
Волшебный сад в наряде белом,
Восторгом станет онемелым —
Той высшей из земных наград,
Которой Музу наградят
За то, что этот сад воспела,
Когда простится с телом дух,
Он станет миллионом мук,
Терзающих людей и листья,
Он станет радостью земной,
Надеждой светлою и чистой,
И будет Музой, а не мной.
Запорожье, 20 ноября 1981.
Уж если семя, брошенное в почву,
В земле перевернулось, но растёт, —
То из него росток свой путь найдет,
А корень в глубь земли вонзится прочно.
О Муза, кто в скитаниях полночных
Тебе подскажет самый верный ход,
Кто с ложного пути тебя свернёт
На путь твой истинный и непорочный?
Как семя, ты без менторских словес,
Вершишь, о Муза, чудо из чудес
И, повинуясь внутреннему знаку,
Являешь два пути исконных нам:
Один из них — во глубь земного мрака,
Другой же — к свету, к солнцу, к небесам.
Запорожье, 25 ноября 1981.
Благодарю, что снизошла ко мне,
Как ранее когда-то нисходила.
В моей душе — Твоя благая сила,
Она поможет мне в моей войне.
Она поможет мне при встрече с милой,
Поддержит в одиночестве вполне,
И возродит умершее вдвойне,
И сохранит всё то, что возродила.
Благодарю, что Ты ко мне пришла.
Всё то, что без тебя,- лишь прах и шлак,
Моей души тяжёлая обуза.
Благодарю, что после суеты
В меня вливаешь силы снова Ты,
Печальная и радостная Муза!
Запорожье, 29 ноября 198l.
Как часто просят, чтобы я писал
О том, что ‘‘грандиозно’‘ или ‘‘мило’‘,
А на отказ ответствуют уныло,
Что, дескать, мне не светит пьедестал.
Я отвечаю критикам постылым,
Что путь уже давно иной избрал,
И пусть мой голос слаб, талант мой мал,
Но этот путь ему дарует силу.
Не то, что есть и после нас уйдёт,
Не то, что было и не повторится
В моих стихах, как ручеёк, струится —
В моих стихах уже который год
Лишь то, что было, есть и будет вновь:
Лишь Родина, Искусство и Любовь.
Запорожье, 15 июня 1982.
Ответит ли мне эта тишина,
Зачем опять ищу в душе созвучий?
Ответит ли, звучащая, она,
Зачем опять перо бумагу мучит?
Иль мне надежда некая дана,
Что я смогу писать себя же лучше?
Иль неизвестна истина одна,
Что Эвереста мой Парнас покруче?
Не знаю, как случается, что вдруг
Рождается в душе неясный звук
И вновь себе созвучий ясных просит,
И снова появляются листы,
На них перо опять слова наносит,
И дни мои опять не так пусты.
Запорожье, 28 июня 1982.
Как небо, что дарует людям дождь,
Как солнце, что тепло дарует людям,
Как ветер, что волнует в поле рожь,
Как птицы, что с рассветом меня будят, —
Так стих мой преодолевает ложь.
И пусть его как дождь и солнце любят,
Пусть честностью и вольностью похож
На птиц и ветер он с рожденья будет.
Как небу не закажешь дождь и снег,
Как солнцу не укажешь меру света,
Как птице не навяжешь песню лета
И как не остановишь ветра бег —
Так тему и мелодию сонета
Никто не в силах навязать поэту.
Запорожье, 7 июля 1982.
Я знаю: заживёт любая рана,
И превратится в темень ясный свет.
Изверившись, писать я перестану,
И кончится когда-нибудь сонет.
Наступит это поздно или рано,
Под бременем сомнений или лет —
Я тоже отзвеневшей песней стану,
И для меня всё это не секрет.
Но тот благословен, кто, исчезая,
В сердцах живущих след свой оставляет.
Я знаю, что настанет мой черёд,
Ведь я не исключение из правил.
Но может быть, потомок след найдёт,
Что мой сонет в его душе оставил?
Запорожье, 30 июля 1982.