Осенью 1969 г., занимаясь на первом курсе филологического факультета, я выписал в университетской библиотеке по каталогу несколько работ Ницше и Шопенгауэра. Отдал заказ и, устроившись в читальном зале, приготовился терпеливо ожидать выписанных книг. Прошло порядочно времени, в течение которого в зал то и дело впархивали библиотекарши в голубых халатах, показывали на меня друг другу взглядами, о чем-то перешептывались и исчезали.
Я ощутил, что неожиданно стал виновником легкого переполоха, о причинах которого смутно догадывался. Еще через некоторое время меня пригласили в кабинет заместителя директора библиотеки. Круглолицый седоватый мужчина, восседавший за массивным письменным столом, долго и тщательно расспрашивал меня, кто я, собственно, такой и с какой целью мне понадобились труды данных авторов. Времена предполагали определенную искушенность в деле соблюдения идеологической невинности, и, не моргнув глазом, я отвечал, что книги мне нужны для написания реферата по теме: «Критика буржуазных философских концепций конца XIX века», который необходимо представить к зачетy.
По-видимому, мой собеседник нашел ответ правдоподобным, и поскучневшим голосом, глядя куда-то вбок, сообщил, что эти книги в данный момент я получить не смогу, так как они у проректора по научной работе, профессора такого-то.
Предполагаю, что если бы я признался, что книги столь реакционных буржуазных философов, хранившиеся в те годы в спецхране, я желал прочитать не с прагматической целью успешной сдачи сессии, а при отягчающих обстоятельствах — исключительно из личного интереса, беседа наша получилась бы намного более задушевной и продолжительной. Но к тому времени я уже знал, что умножая познания, умножаю скорбь компетентных ведомств и организаций.
При всех минусах дня сегодняшнего в нем все же ощущается катастрофическое отсутствие недремлющей «отеческой» заботы власти о селекции молодых умов. И там, где эти умы все еще произрастают, они имеют все необходимые условия для того, чтобы оставаться дикорастущими. Таким умам, озабоченным постижением себя и мира, видимо, просто необходимо встретиться с запретными когда-то произведениями певца сверхчеловека и закалиться мятежным духом Ф. Ницше. В пору возмужания личность должна пройти через свой собственный «опыт переоценки всех ценностей», даже с риском того, что подобная переоценка окажется не этапом, а итогом ее жизненного пути.
Мертвая, застывшая истина зачастую хуже, чем ложь. Весь пафос жизни и творчества Ницше — это борьба со смертью, под какой бы личиной она не скрывалась: морали, истины или Бога. Дух небытия, сокрывшийся в священных символах современной культуры, стал объектом яростных и желчных обличений мыслителя.
«Нельзя долго глядеться в бездну, иначе бездна отразится в тебе», — гласит один из самых выстраданных афоризмов Ницше.
Фридрих Ницше родился 15 октября 1844 г. в бедной деревушке Рёккен, расположенной на границе Пруссии и Саксонии. Его отец, Карл Людвиг Ницше, был выходцем из семьи духовенства. И дед, и прадед Ф.Ницше преподавали богословие, мать его была внучкою и дочерью пасторов. Будущий страстный ниспровергатель христианства, как нередко случалось в истории, своим появлением на свет обязан проповедникам и хранителям основ ненавистной ему религии.
Когда Фридриху было 4 года, умер его отец, последний год жизни которого был омрачен безумием. Ранняя встреча со смертью внесла трагический мотив в детские переживания Ницше, образ умершего отца не оставлял его.
В конце января 1850 г. мальчику приснился кошмар: сон о том, как раскрывается могила и из нее выходит закутанный в саван отец. Покойник проходит через всю церковь, где когда-то читал проповеди, и вскоре возвращается с ребенком на руках. Могила опять разверзается, и отец исчезает в ней вместе с малышом. Вскоре после этого сна заболевает и скоропостижно умирает младший брат Фридриха — Иосиф. Его хоронят в могиле отца. Сон сбывается. Небытие оказывается одной из самых глубоких и страшных бездн, открывшихся душевному взору ребенка. Вся дальнейшая жизнь философа протекает как бы на краю, на последнем рубеже этого космического провала. Долгие годы мучительно страдающий от приступов неизлечимой болезни Ницше фактически каждый день балансирует на грани жизни и смерти, разума и безумия, света и тьмы (он постепенно теряет зрение). И все же: «Стройте жилища у подножья Везувия». Трагический эпизод детства бросает роковую тень на жизнь и судьбу мыслителя, и все последние годы Ницше проходят под знаком скрытой, беспощадной борьбы живой души с мертвящим холодом накрывшей ее тени смерти.
После смерти отца мать Ницше с детьми переезжает в Наумбург, где Фридрих получает первое образование. С 14 до 20 лет он учится в Пфортской школе, в которой в свое время учились Новалис, братья Шлегель, Фихте. Здесь Ницше проходит курс обучения богословию, еврейскому, греческому и латинскому языкам. По окончании школы поступает в Боннский университет, где год занимается на теологическом факультете. Затем продолжает учебу на философском факультете в Лейпцигском университете. С 1869 по 1879 г. Ницше — профессор Базельского университета в Швейцарии. Но в 1879 г. он по состоянию здоровья вынужден оставить преподавание. С 1883 по 1888 годы Ницше по рекомендации врачей живет в Италии. В 1888 г. возвращается в Наумбург, затем переезжает в Лейпциг. В начале января 1889 г. Ницше настигает безумие, которого он всегда страшился, помня о трагической судьбе отца. Последние одиннадцать лет прожиты Ницше в состоянии помутнения рассудка. Именно в это время к нему приходит европейская слава. Увы, слишком поздно, 25 августа 1900 г. в Веймаре Фридрих Ницше умирает.
В исследованиях о творчестве Ницше обычно выделяют три периода: первый период — в нем доминирует влияние идей Шопенгауэра и Вагнера (1872-1876 годы), к нему относятся «Происхождение трагедии, или Эллинство и пессимизм» и «Несвоевременные размышления»; второй период характеризуется интересом к естественным наукам и увлечением позитивизмом (1877-1882 годы), в это время написаны «Человеческое, слишком человеческое», «Утренняя заря», «Веселая наука»; третий — собственно ницшеанский период (1883-1888 годы), на этом этапе создаются «Так говорил Заратустра», «По ту сторону добра и зла», «Генеалогия морали», «Сумерки идолов», «Антихрист», «Esse home» и, конечно же, монументальная по замыслу, но, к сожалению, не законченная «Воля к власти». Это период разработки основных идей философии Ницше.
Принятое деление, впрочем, достаточно условно, как справедливо утверждал Евгений Трубецкой, нет существенной разницы между вторым и третьим периодом в творчестве Ницше. «…Переход от метафизики Шопенгауэра к позитивизму, то есть к принципиальному отрицанию всякой метафизики, был, действительно, коренным переломом в его мировоззрении, — отмечал Трубецкой, — напротив, между произведениями Ницше, относимыми ко второму и третьему периоду его философского развития, такого принципиального различия не существует, нельзя указать того философского принципа, который обозначал бы собою грань между этими двумя периодами»1.
Выскажу еще более радикальное суждение: думаю, что не существует принципиального мировоззренческого различия также между первым и вторым периодом в творчестве Ф. Ницше. И метафизика Шопенгауэра, и волевой императив мифологии Вагнера, и позитивизм для Ницше всего лишь его линия обороны, его боевые щиты, которые он постоянно меняет в сражении с духом распада и небытия, духом, который он ощущает в себе самом и который он несет как вину и проклятие времени. И поэтому в произведениях как бы постоянно двоятся образы бога Диониса и пророка Заратустры, сверхчеловека и вагнеровского Зигфрида, а «воля к власти» торжествует как единственная альтернатива «воли к смерти», постоянно воплощающейся в современной культуре.
Иссякновение бытия — вот грозная опасность, которую Ницше прозревает в повседневных реалиях современного мира. Измельчавшее человечество густо заселяет мелководье жизни. «Не надо взбалтывать топь, надо жить на горах», — устами своего Заратустры зовет поэт и мыслитель. И этот предостерегающий голос с той же силой звучит для нас и сегодня. «Если мы заглянем в среду людей обеспеченных, образованных, то здесь точно так же увидим картину упадка, принижения умственных интересов и всеобщего измельчания личности, — с горечью констатирует Ницше. — Современное общество заражено американизмом; есть что-то дикое в той алчности к золоту, которая характеризует современных американцев, и все в большей степени заражает современную Европу. Все чаще начинает встречаться тип человека, поглощенного всецело денежными делами: в погоне за наживой он не знает покоя, он стыдится отдыха, испытывает угрызения совести, когда мысль отвлекает его от текущих забот дня. Мы постепенно привыкаем думать с часами в руках; мы завтракаем с биржевым листком перед глазами; мы живем, как будто боимся упустить минуту для какого-либо важного дела. Страх перед бездельем, беспрерывная тревога накопления богатств и заботы о хлебе насущном грозят убить всякое образование и высший вкус. Мы постепенно утрачиваем чувство формы, чутье к мелодии и ко всему прекрасному. В отношениях между людьми господствует деловитость и рассудочная ясность; мы разучились радоваться жизни; мы считаем за добродетель «сделать возможно больше в возможно меньшее время». Когда мы тратим время на прогулку, беседу с друзьями или на наслаждение искусством, мы уже считаем нужным оправдаться «необходимостью отдыха» или «потребностями гигиены». Скоро самая наклонность к созерцательной жизни войдет в презрение…»2.
«Наш век ставит себе целью сделать человека возможно полезным; для этого нужно прежде всего наделить его добродетелями непогрешимой машины: он должен выше всего ценить минуты «максимально полезного труда». Главным камнем преткновения при этом служит, конечно, скука, связанная с подобного рода деятельностью. Чтобы превратить человека в «полезную машину», надо приучить его к скуке, сообщить ей даже особую прелесть; в этом и заключалась доселе задача современной школы. Эта школа заставляет нас учиться именно тому, что нас вовсе не касается, видеть в этой якобы «объективной» деятельности наш долг, ценить долг независимо от удовольствия — в этом ее «неоцененная заслуга!» Долг был доселе воспитателем по преимуществу, ибо его деятельность являет собой классический образец монотонности, доходящий до грандиозных размеров. У него юношество научается тому машинальному исполнению обязанностей, которое является необходимым качеством будущего чиновника, супруга, раба какого-нибудь бюро, читателя газет и солдата»3.
Эти развернутые цитаты дают наглядное представление не только об острой актуальности проблем, поднятых Ницше, но и обнаруживают истоки тех глобальных тем, которые стали ключевыми в творчестве многих известнейших мыслителей ХХ века. Здесь и шпенглеровский закат западного мира, и ортеговская тема «восстания масс», и шелеровская «девальвация ценностей» и зомбартовская власть буржуа, и хайдеггеровская метафизика нигилизма, и основы философской проблематики как религиозного, так и атеистического направлений экзистенциалистской мысли.
Провозглашенная Ницше смерть Бога проистекает из смерти самого человека. Печально знаменитый аморализм Ницше: «падающего подтолкни» — скорее сродни евангельскому «предоставьте мертвым хоронить своих мертвецов». Это не призыв к тотальной расправе со слабыми, а протест против рутинной, пошлой, обывательской мерки жизни, по которой «слабые» кроят «сильных». Это неприятие наступающего царства карликов и лилипутов, царства тотальной серости.
Отсюда его восхищение хищными натурами эпохи Возрождения типа Цезаря Борджиа. Отсюда и демонические черты, проглядывающие в его идеале сверхчеловека. Сверхчеловек Ницше — скорее смутный поэтический образ, чем идеологическая программа. В «Заратустре» он описан апофатически, выстроен через отрицание среднего человека, человека толпы, но его апофатика носит демонический характер, — это превосходство не над полнотой жизни, а над ее ничтожеством.
В своей отчаянной борьбе с духом небытия Ницше беспощадно рушит христианскую иерархию ценностей, в которой видит оплот этого гибельного начала, но разрушение иерархии для него не самоцель, как для современного деконструктивизма, а лишь средство для того, чтобы выстроить новую, на вершине которой он пытается утвердить вместо почившего Бога универсальный принцип неистребимости жизни, ее «волю к мощи». Отсюда и идеал сверхчеловека, отсюда и идея «вечного возвращения».
Если Маркс преодоление феномена отчуждения в современном мире увидел в утопическом проекте будущего сверхобщества, то Ницше усмотрел спасение в проекте сверхчеловека. Утопия Маркса строилась на абсолютизации социальной природы человека, утопия Ницше — на эстетизации его волевого порыва.
Ha смену эсхатологическим устремлениям средневековой религиозности, ожидающей тысячелетнего Царства как Второго Пришествия, грядущего не по воле людей, а по Промыслу Божьему, приходит получившая большое распространение в Европе XVII-XVIII веков утопия.
Это уже вовсе не пассивное, мистическое чаяние наступления Царства Божьего на Земле, а рационально-волевой императив, основанный на вере во всесилие человеческого разума, — это глобальный проект построения Рая собственными силами. Подобный проект мироздания улучшенной планировки основывается на непоколебимой убежденности в том, что его авторы знают лучше кого бы то ни было, каким образом можно даровать человечеству счастье и как именно обустроить справедливое государство для производства этого дефицитного продукта на душу населения.
Утопия — это любимое детище эпохи Просвещения, провозгласившей безграничные возможности для человеческого разума и человеческой воли. Не случайно и гуманизм Маркса, и нигилизм Ницше, имевшие своим истоком идеи философов-просветителей, в ХХ веке становятся идеологическими вывесками двух самых чудовищных из воплотившихся социальных утопий.
«Бог умер», и воспрянувший человек, совершивший «прыжок из царства необходимости в царство свободы», обернулся не «сверхчеловеком», а жалкой обезьяной. Исторический опыт подтвердил правду Заратустры лишь в одном: «Земля стала маленькой, и по ней прыгает последний человек, делающий все маленьким. Его род неистребим, как земляная блоха; последний человек живет дольше всех»4.
Невозможно в краткой статье исчерпать все многообразие проблем и идей, очерченных Ницше. Анализу его творчества посвящены многочисленные статьи и монографии. Трудно отыскать среди сколько-нибудь значительных философов ХХ века такого, который обошел бы своим вниманием певца Заратустры. Хотелось бы лишь напомнить читателю, что Фридрих Ницше принадлежал к той не очень многочисленной плеяде мыслителей неакадемического толка, чья философия рождалась как героическое преодоление трагизма смерти и трагизма судьбы.
1 Трубецкой Евг. Философия Ницше //Фридрих Ницше и русская философия. Минск, 1996 г. Т.1. С. 172.
2 Фридрих Ницше и русская философия. Минск, 1996. Т. 1. С. 262.
3 Там же
4 Ницше Ф. Так говорил Заратустра //Сочинения: В 2 т. Т 2. С.11