Холмянская. О Георгии Степановиче

Мы познакомились в 1965 году. Дело было так. Друзья мужа, архитекторы Владимир Леонидович Пашковский и его жена Зоя Васильевна Петунина, советовали нам провести отпуск в Ниде, на Куршской косе. Это место стало популярным среди архитекторов из-за уникальной природы, песчаных дюн, богатых грибами лесов, рыбалки. Зоя Васильевна нашла и сняла нам комнату. Перед отъездом нам необходимо было «пристроить в хорошие руки» абонементы на предстоящий Московский фестиваль заграничных фильмов. Мой муж Лев Моисеевич Холмянский (1917 – 1997) позвонил Сергею Павловичу Гиждеу, и тот с благодарностью согласился взять абонементы. Узнав, что мы едем в Ниду, С.П. попросил нас передать отдыхавшей там его жене Ирине Евгеньевне Даниловой (доктор искусствоведения, зам. директора ГМИИ им. А.С. Пушкина) небольшую посылочку. И.Е., как и мой муж, преподавала тогда в Строгановском училище. Наши семьи дружили.

В начале июля вечером я с десятилетним сыном Мишей добралась до снятого нам жилья. Лев должен был присоединиться к нам позднее – его ждала туристическая поездка с группой архитекторов в Бельгию и Голландию. Комната, в которой нам предстояло жить, имела площадь не более 10 метров. В ней была дверь, выходящая на огород, по обе стороны от нее две кровати, справа от двери окошко, перед ним небольшой столик. Помнится, был еще сзади какой-то шкаф. Удобства располагались в конце огорода, водопроводный кран и газовая плита на кухне у хозяйки тети Паши. Она владела половиной одноэтажного деревянного дома на главной улице напротив магазина. Во второй половине дома жила поня Эльвира с мужем-рыбаком, горьким пьяницей.

Наутро по приезде мы вышли из дома, захватив с собой посылку. Дом, где жила И.Е. с 16-летним сыном Никитой, оказался рядом с нашим. Но мы их не застали, они ушли завтракать в столовую, которая находилась невдалеке на той же улице. Там в очереди на раздачу мы увидели стоящих с подносами Ирину Евгеньевну и Никиту. Мы подошли, поговорили с ними и передали посылочку, после чего встали в ту же очередь.

Позавтракав, мы с Мишей решили прогуляться. На улице к нам подошли и, извинившись, представились друзья Ирины Евгеньевны, которые стояли в той же очереди, но она их с нами почему-то не познакомила. Это были Георгий Степанович Кнабе и его жена Ревекка Борисовна. Они предложили показать нам достопримечательности Ниды. Георгий Степанович был в шортах, что было необычным в то время. Р.Б., красивая, темноволосая, похожая на испанку – так почему-то я решила.

В качестве одной из достопримечательностей нам был показан холм, с которого можно было видеть одновременно Балтийское море и залив, отделяющий Куршскую косу от материка.

Любуясь морем, Георгий Степанович произнес какую-то красноречивую фразу о Нептуне, которого можно представить проносящимся на колеснице. И вдруг в разговор вступил Миша, возражая, что, мол, Нептун обитал не на поверхности моря, а в его глубине. Возник диспут. Запомнился сам факт.

Что я еще могу рассказать о встречах с Г.С. в Ниде? Немного. Потому что, во-первых, мое пребывание там ограничилось четырьмя неделями моего отпуска, а у прибывшего после заграничной поездки Льва, Ирины Евгеньевны и Георгия Степановича отпуска как у преподавателей были вдвое больше. Во-вторых, в Ниде отдыхало тогда много знакомых, и мы проводили время и с ними: ходили в лес по грибы, катались на лодке, ловили рыбу (главным образом, дети). С семьей Кнабе и Ириной Евгеньевной мы посетили «дачу Томаса Манна» в Юодкранте. Подробностей в памяти не сохранилось.

Помню такой случай: какой-то литовец (из местных жителей, или, скорее, из отдыхающих), встречая Георгия Степановича, по какому-то, недоразумению, видимо, здоровался с ним по-литовски и вступал в светский разговор. Г.С. наряду со многими другими языками владел и литовским. Кроме того, у него были литовские корни. В описываемое время он занимался сравнительным языкознанием, и литовский язык имел при этом большое значение. Георгия Степановича сложившаяся ситуация забавляла, но как-то раз в разговоре произошла заминка. Он забыл какое-то слово, что на его собеседника произвело очень неприятное впечатление. Георгий Степанович с огорчением рассказал об этом.

После приезда в Москву мы стали довольно часто встречаться. Это были совместные прогулки по Москве, обычно тематические. Г.С. отлично знал Москву и ее историю. В районе Арбата мог много рассказать почти о каждом доме. Лева комментировал как архитектор. Были выходы на природу. Кнабе тогда, по-видимому, недавно поженились и снимали комнату. Мы в ней никогда не бывали, да и у нас в коммуналке в Слесарном переулке я их не помню. Несколько раз после прогулки заходили в какой-нибудь ресторан. Помню какой-то индийский ресторан на Чистопрудном бульваре, рекомендованный Георгием Степановичем. Какой-то ресторан на ВДНХ, где гардеробщиком оказался наш сосед по дому, живший в квартире напротив, бывший тюремный надзиратель.

Раньше нас задумались о вступлении в жилищный кооператив Кнабе. Когда они получили небольшую двухкомнатную квартиру в доме кинематографистов на ул. Черняховского, Лева давал советы по планировке, порекомендовал для изготовления книжного стеллажа Геннадия, столяра из Строгановского училища.

Въехав в мае 1969 г. в кооперативную квартиру на Большой Черкизовской, мы стали регулярно встречаться по вечерам то у нас, то у них. Была заключена конвенция, сформулированная Георгием Степановичем: гостям должен был предлагаться обычный ужин, только рассчитанный на большее число едоков. Насчет количества гостей Г.С. придерживался такой точки зрения: большое шумное застолье не дает возможности поговорить по-настоящему. Поэтому у них в гостях мы никого из их друзей, как правило, не встречали. И сами на дни рождения и другие родственные праздники их не приглашали. Мы, помню, познакомили их с другом Левы математиком, доктором наук Робертом Эльюкимовичем Виноградом, который потом уехал с семьей в США. Г.С. с Р.Б. и мы несколько раз встречались дома у Виноградов. Помню ожесточенный спор между Робертом и Г.С. Роберт возражал против методов познания путем построения схем, моделей на основании обобщения недостаточного количества фактов. Считал это некорректным, недостоверным. Помню его фразу о том, что не исключено, что самые умные люди не оставили письменных источников – промолчали.

С согласия Георгия Степановича и Р.Б. мы как-то свели их у нас за столом с Валерией Петровной Негруль, заведующей библиотекой на Соколе, и физиком Лидием Григорьевичем Клещельским. После Г.С. охарактеризовал их как людей «центровых» (его выражение), т.е. находящихся в гуще культурных событий.

В 1974 Г.С. и Р.Б. предложили нам провести вместе с ними лето в Отепя, в доме, где у них была уже снята комната и сдавалась другая. Не скрою, мы задумались. Осознавая громадную образованность и ум Георгия Степановича, ставя его очень высоко, мы не раз между собой обсуждали, что он может находить в нашем скромном обществе. И опасались, что такое близкое и длительное соседство разочарует в нас. Однако согласились.

Отепя – это живописный городок на юге Эстонии, холмы, озера, своеобразные одноэтажные дома, ухоженные улицы. Оказались мы на его окраине, сразу за домом пастора-женщины. У нас с девятнадцатилетним сыном Мишей и семьей Кнабе был отдельный от хозяйки вход. В нашем общем пользовании имелся чуланчик с рукомойником и электрочайником. В качестве холодильника служили 2 ступени лестницы, ведущей в подвал. Наша хозяйка фрау Йоханна, не говорившая по-русски, называла эти ступеньки «саратофф». Общаться с ней мы могли только по-немецки. Т.к. завтракать и ужинать нам приходилось в чуланчике по очереди и это было очень неудобно, мы с Левой сделали там перестановку, в результате все пятеро смогли разместиться за столиком, правда, Миша сидел спиной впритык к рукомойнику. Георгий Степанович регулярно пытался поменяться с ним местами, но безуспешно.

Фрау Йоханна проявляла по отношению к нам доселе нами невиданные внимание и деликатность. Постельное белье менялось регулярно, обычно в наше отсутствие, при этом одеяла и подушки проветривались. Ежедневно, возвращаясь с прогулки, мы заставали у себя в комнате букет свежих цветов, подобранных с большим вкусом.

Обедали мы в столовой самообслуживания недалеко от дома, иногда предпринимали сорокаминутный поход по лесу до ресторана на берегу живописного озера Пюхаярв. Там можно было совместить обед с купаньем. Но мы из-за многолюдства предпочитали Пюхаярв маленькие озера. Бывало, дойдя до какого-нибудь озерца и увидев, что там кто-то купается, мы отправлялись на поиски другого.

Знакомых у нас в Отепя почти не было. Где-то за озером Пюхаярв снимала дачу библиотекарь Дома архитектора Раиса Леоновна Сагал, посещал нас бывший ученик Г.С. во ВГИКе Ефим Самойлович Левин. Помню специальный поход «по землянику для Фимы Левина». У него была болезнь почек, и была рекомендована земляника.

Тихую жизнь в Отепя омрачало большое количество спортсменов разного толка. Мимо нашего дома с шумом проносились молодцы на роликовых лыжах. Г.С. называл их «ушкуйниками». По вечерам мы обычно совершали прогулку на «траамплинн» (так на местный лад мы говорили). Дорога пролегала между полями, нас неизменно сопровождал хозяйский песик по имени Пиф. Он любил кататься по верхней части трамплина.

Как-то на этой прогулке Г.С. предложил игру. Он изображал собой какое-нибудь известное произведение искусства, а мы отгадывали. Помнится почему-то княжна Тараканова.

В кирхе давались платные концерты органной музыки, и мы их посещали.

Еще вспоминаю, что как-то Г.С. поведал нам, что он умрет 56 лет от роду, как его отец, и привел убедительные с его точки зрения доказательства (он похож на отца, у него тоже плохое сердце и проч.) Я безоговорочно поверила и очень огорчилась.

Август следующего года мы вдвоем с Левой провели в той же комнате, вместо Кнабе пребывала какая-то пара. На половине фрау Йоханны жила актриса из московского ТЮЗа, вдова композитора Ракова, с которой мы подружились

В августе 1974 г., когда меня с Мишей уже не было в Отепя, у Ревеки Борисовны случился сильнейший приступ радикулита, она не могла передвигаться. Г.С. и Лева переносили ее на руках. На такси доставили ее в Таллин, оттуда Кнабе улетели в Москву. А Лев остался один ночью в Таллине.

Рассказывая мне потом об этой эпопее, он отмечал, что Г.С. вел себя с удивительным мужеством и спокойствием.

Из совместных экскурсий по стране помню две: в Калинин и Торжок с родней Р.Б., двоюродным братом Эриком, его женой Кити Лазаревной и ее родственницей Зорей с мужем, а также поездку в мой родной город Смоленск в начале лета 1975 г.

В 1978 г. мы узнали от Г.С. о замечательном месте отдыха недалеко от Каунаса, где сочетаются прекрасная природа, удобства и небольшое число приезжих. Отдыхавшие там знакомые Георгия Степановича решили для защиты этого поселка от наплыва отдыхающих никому о нем не рассказывать. Так что нам была снята комната в Качергине с разрешения этих людей, и с нас было взято соответствующее обещание.

Должна признаться, что мне показались эти меры наивными, и то ли поэтому, а скорее просто по забывчивости, когда моя подруга Евгения Григорьевна Спектор попросила меня снять ей комнату, я это сделала.

Не могу забыть реакции Георгия Степановича на мой проступок. Он отозвал меня в сторону и суровым тоном отчитал.

Качергине действительно оказалось райским местом. Расположенное на берегу Немана, оно состояло из красивых двухэтажных особняков с цветниками и затейливыми оградами. Леса вокруг были полны грибов и ягод. В наличии был даже настоящий ресторан с прекрасной литовской кухней. Походы в лес сменялись поездками по окрестностям и, разумеется, в Каунас.

Кнабе привезли с собой пишущую машинку. Ревекке Борисовне нужно было, помнится, заканчивать какой-то перевод. Поэтому в Каунас мы часто ездили одни. Лева рисовал. Свидетельство этому — работы, подписанные 1978 годом. В условленный час мы с ним встречались и шли обедать.

Наш дом стоял на берегу Немана. Чтобы выкупаться, нужно было пройти огород. Кнабе занимали комнату на втором этаже, мы на первом. Имелись ванная и туалет. Хозяйка Микася была завхозом в школе, ее муж Альбинас — там же истопником. Его официальная работа не требовала больших затрат времени. Основным его занятием была сварка. На участке имелась мастерская со сварочным аппаратом. Электричество оплачивалось школой. Все окрестные ограды были делом рук Альбинаса. На участке имелся и гараж с машиной.

Георгий Степанович делился с нами своими наблюдениями над тем, как местные жители успешно сосуществуют с советской властью, ухитряясь завести какую-нибудь государственную должность, отдавать ей минимум времени и сил, а сосредотачиваться на своем хозяйстве и других способах зарабатывания денег. Например, соседка поня Оля Коваляускене трудилась уборщицей в клубе. Своим обязанностям она отдавала часа полтора, и то не каждый день. Ее дочери, имевшие каждая по прекрасному двухэтажному дому по соседству, числились одна на почте, другая в сберкассе. Придя, например, на почту, вы могли увидеть на запертой двери записочку, что сотрудник у себя дома, надо его позвать.

Нашей хозяйке завидовали, объясняли ее возможности членством в партии.

Из знакомых Георгия Степановича, отдыхавших в Качергине, помню математиков, братьев-близнецов Ягломов Исю и Кику (так их звал Г.С.) с семьями. Был еще молодой писатель Марк Харитонов. Он жил с двумя детьми, мальчиком и девочкой, у дочери пони Оли. Его жена оставалась в Москве с новорожденным младенцем.

На другом берегу Немана нас манил город Раудондварис. Автобусы от нас туда не ходили. Георгий Степанович договорился с Марком Харитоновым, чтобы тот попросил у своего хозяина лодку и перевез нас на другой берег. Что и было сделано. Пришел босой Харитонов. Мы вшестером — Кнабе, мы, моя подруга Женя с племянницей Ирой — и Харитонов с детьми сели в лодку и были переправлены. Харитоновы отплыли обратно. Мы же провели целый день в Раудондварисе и через Каунас вернулись автобусом.

Кнабе познакомились в Качергине с местным зубным врачом-женщиной. Они как-то сошлись с ней, бывали у нее в гостях, рассказывали потом о своих впечатлениях.

В 1981 г. мы также провели июль в Качергине. Кнабе по-прежнему жили у Микаси, а мы в соседнем доме у пони Оли. Нам с Левой пришло в голову записывать беседы с Г.С. Мы завели для этого тетрадку. Вернувшись к себе, делали в ней записи. Теперь тетрадка вместе с архивом Льва находится в РГАЛИ: личный фонд № 3372 «Холмянский Лев Моисеевич (1917 — 1997) — архитектор».

Не вспомню, в каком году (в восьмидесятые г.г.?) Георгий Степанович перенес операцию удаления желчного пузыря. Сделал ее хирург Юлий Зусманович Крейндлин (писатель Юлий Крелин), положив его к себе в больницу. У Ревекки Борисовны в это время был очередной приступ радикулита. Она навещать мужа не могла. Лев приехал после операции, Г.С. лежал не в палате, а в кабинете доктора. Ужаснувшись грязи под ногами, Лев попросил у сестер ведро и тряпку и вымыл пол.

В исторический вечер 3 октября 1993 г. Г.С. и Р.Б. были у нас в гостях. Во время мирного ужина раздался телефонный звонок — Марина, наша невестка, посоветовала включить телевизор. Мы увидели многократно потом показывавшуюся картину — мчавшихся на грузовиках к Останкину разъяренных, матерящихся макашовцев. Мы уговорили Кнабе остаться у нас и всю ночь наблюдали за последующими событиями. Чтобы снять напряжение, Лева показывал нам цветные слайды, снятые им в путешествиях.

Вот и все, что мне вспомнилось о нашей дружбе. После смерти моего мужа Г.С. и Р.Б. активно и заинтересованно помогали в работе по изучению и популяризации его наследия, за что я им безмерно благодарна.

Москва, март 2012

Приложение.

Письмо от Р.Б. и Г.С. от 5.8.85, сохранившееся в архиве семьи Холмянских. Подлинник в РГАЛИ — фонд № 3372.

5. 8. 85. Дорогие друзья!

Сегодня получили Ваше письмо от 29.7. Меня поразило наше с Вами, Лев Моисеевич, «родство душ»: ведь я тоже только что прочла статьи Т.Манна, почти те же, что и Вы. Должна сказать, что статья «Гете и Толстой» мне лично не дала ничего – все, что он пишет о Толстом (самолюбие, «я в центре», неумение любить, провинциальное оригинальничанье и пр.), было мне известно давно и без Т.Манна, а то, что о Гете – очень все же далеко и потому несколько скучно.

Не то со статьей «Роман одного романа». Ее я прочла с увлечением, в ней – вся Европа, вся бюргерская великая культура. То, что Вы пишете о гравюрах Дюрера, очень меня интересует. Ни одной из тех гравюр, которые упоминаются в «Фаустусе» и в статье, я не видела, тем более той, где «портрет» отца Леверкюна. Сам же роман – бездна, океан, погружаешься и страшно – не выплывешь. В частности, произвело сильное впечатление описание песен на слова Брентано и Китса. Он пишет только на настоящие стихи, истинно национальные, давно ставшие народными; он пишет с ужасающе утонченной, изощреннейшей простотой, и в давно известных стихах раскрываются слушателю неизвестные дотоле и в то же время родные глубины. Так вот – все это – пророчество, потому что сейчас так пишет Сильвестров.

Что у нас? Г.С. вернулся позавчера, сегодня уже сидит за столом — работает. У меня работы нет, это нервирует, но ничего не поделаешь. Вышла книжка Астуриаса, где я кое-что переводила, — переиздание. Г.С. привез мне книгу А.Марченко о Лермонтове – я еще не читала – голова болит, но об этой книжке довольно много шумели. Не помню, писала ли я Вам, что прочла письма Лермонтова (впервые), статью о нем Мережковского и перечла его прозу и драмы. Теперь вот прочту Марченко. Пока что мое впечатление таково: Лермонтов не успел созреть, может быть, он стал бы вторым Пушкиным, так как ум почти Чаадаевский, а слог – почти Пушкинский. Но все это не успело развиться, так как по молодости заслонялось пустяками – романами, стремлением блистать в обществе, детским самолюбием, детским же желанием «испугать». Подумайте: каков сюжет «Героя нашего времени» или «Маскарада» — ведь это для детей младшего возраста! («Но сам без слез и сожалений две наши жизни разорву» и т.п.). Но ум-то, ум-то каков! («Прощай, немытая Россия» или «невольник чести» — гениальная точность.) Жаль, что не созрел.

Да, что касается пения канонов со скотницей, то, мне кажется, Ваш Дима* несколько ошибся – в детстве я с мамой и папой пела такие каноны, т.е. один поет первую строчку, второй начинает с первой (а первый продолжает), третий вступает с первой же (а те продолжают свое). Получается очень красиво, но это нетрудно.

Портреты, Вами подаренные, уже висят на своих местах, что очень меня радует.

Спасибо за вырезку о Никитиных.

В Пущине Г.С. познакомился с художницей, она делала с него наброски, хочет писать портрет. Он привез эти наброски, они не имеют ни малейшего сходства с оригиналом, а главное – в них нет образа. То ли дело тот портрет, что Вы рисовали в Отепя! Г.С. рассердился, что я так критически отнеслась к этим штудиям, и разорвал их, зря, конечно, но Вы ведь знаете – он неукротим.

Желаю Вам хорошей погоды, славного купания в море прохладном, а чернику, мне кажется, собирать не стоит, она растет в сырых местах, дышать болотными испарениями, да еще и на кости они садятся – Бог с ней, с черникой. Дальше будет писать Г.С., а я кланяюсь и еще раз шлю наилучшие пожелания Вам обоим.

Ваша Р.

* *

*

Что же касается Вашего Г.К., то я провел месяц в Пущине, чередуя периоды высококомфортной скуки во время дождей (каковых было 18 дней из 30) и усладительные прогулки в лес в остальное время. Там вообще хорошо, но становится немного суетно. За 11 лет, что мы туда ездим, я оброс кучей знакомых среди туземцев, в гостинице живут Бахмутские и еще одна чета вгик'овских преподавателей, рядом с гостиницей Гуревичи, без конца приезжают киногруппы, где каждый третий – бывший вгик'овец, т.е. знакомый, и т.д. Это создает несколько чрезмерно светскую атмосферу и не дает вкусить сладкой меланхолии одиночества на лоне природы наедине с книгами и мыслями – «Прогулки, чтенье, сон глубокий, лесная сень, сверканье струй» и т.д. Насколько я там отдохнул, сказать трудно – год покажет.

Из тамошних книжных впечатлений самое сильное одно – «Кассандра» гдр'овской писательницы Кристы Вольф. Встретимся, постараюсь о ней рассказать. Здесь я включился в дела – никак не разберемся с последствиями ремонта. Пересматриваю библиотеку, отбираю книги для продажи, и они грудами валяются на полу, что-то не кончено здесь, что-то там, но в общем мы бодры, довольны и ждем Ваших писем.

Г. Кнабе.

*Дмитрий Федорович Терехов, художник.