И все разбогатеют?
Неолиберализм и его последствия в Российской Федерации
Конференция: Неолиберализм три десятилетия спустя:
Конец эпохи или новая мутация?
Институт социальных исследований
Гаага, 9-11 сентября 2004
Ханс Оверслоот
— первая версия, использование текста запрещено, комментарии приветствуются —
И все разбогатеют? Неолиберализм и его последствия в Российской Федерации
Резюме:
Неолиберализм был основной теорией, если не сказать идеологией, экономистов, взявшихся за преобразование экономики в России в начале 1990-х годов. Президент Ельцин обеспечил политическое прикрытие этой непопулярной экономической политики. Ключевым словом являлась приватизация. Цель же заключалась в ослаблении государства. Не то чтобы реформаторы стремились сделать это государство более бедным и слабым — они хотели уничтожить все или почти все из того, на что могли бы опереться коммунисты в попытках реставрации социалистического режима. Неолиберализм до сих пор занимает очень важное место в комплексе идей и политических мер, осуществляемых при президенте Путине, однако этот лидер вернул государству его роль главного руководящего института. Политика государства не должна определяться неолиберальными установками (и их последствиями) и не должна всецело зависеть от бизнеса; либерально-экономическая политика по определению должна вносить свой вклад в усиление государства и повышение его престижа в обстановке нарастания неотрадиционалистских настроений.
1 января 1992 года Союз Советских Социалистических Республик прекратил свое существование. Некоторые полагают, что он прекратил свое существование за много недель или даже месяцев до того; во всяком случае, в конце декабря 1991 – начале января 1992 даже самые убежденные противники распада СССР не могли отрицать факта его кончины. После неудавшейся попытки государственного переворота в августе 1991 года старый Союз во многом уже не являлся «государством», то есть эффективной верховной властью, осуществляемой на территории Российской Советской Социалистической Республики (и других союзных республик), которая 25 декабря 1991 года стала именоваться Российской Федерацией (РФ). (В конституции РФ, принятой в декабре 1993 года и действующей по сию пору с минимальными поправками, оба этих слова, т.е. «Россия» и «Российская Федерация», упоминаются в качестве официальных названий страны).
Распад СССР можно объяснить многими причинами, но попытка «либерализовать» как экономическую, так и политическую систему, бесспорно, является одним из самых главных, если не решающим, фактором. «Либерализация» политики и экономики при Генеральном секретаре ЦК КПСС Михаиле Сергеевиче Горбачеве повлекла за собой попытку «разведения» политики и экономики и создания хотя бы частично независимых сфер политической и экономической деятельности.1
«Либерализация» при Горбачеве приняла две формы. Во-первых, это была либерализация в формальном смысле слова, и, во-вторых, ослабление эффективности государства в поддержании существовавшего на тот момент формального порядка (социалистического, протокапиталистического, однопартийного или эволюционирующего в сторону многопартийности). Если говорить о первой форме, либерализация шла а) в экономической сфере (которая подверглась переосмыслению) и б) в сфере политической. В экономической сфере индивидуальная, а несколько позже и кооперативная деятельность, не определяемая социалистическим планом производства (как это обстояло с колхозами и кооперативами прежнего типа), были признаны совместимыми с социалистической экономикой и получили узаконенный статус. Что касается политики, можно утверждать, что впервые поле политической деятельности было создано под лозунгом гласности (политика «прозрачности», или, в буквальном переводе с русского, «политика голоса»). Политика переживала второе рождение: открытые разногласия, открытые противоречия между различными слоями населения, среди политических лидеров, между лидерами и слоями населения.
Горбачев стремился к «демократизации» при сохранении однопартийного правления (правления партии с более широкой основой, так сказать, более меньшевистской), в то время как общество должно было сосредоточиться на построении новой версии социализма в рамках прежнего Союза. Социализм следовало реанимировать и подвергнуть ревизии, отведя в экономике место для индивидуального и коллективного (кооперативы) предпринимательства, что высвобождало ранее не использованные человеческие ресурсы, и сделав производство на государственных предприятиях более ориентированным на потребительский спрос, менее зависимым от прямого контроля бюрократической верхушки. Однако смягчение режима и вновь открывшиеся возможности (включая возможности злоупотреблений) в рамках Закона об индивидуальной трудовой деятельности (1986), нового Закона о кооперативных предприятиях в СССР (1988) и Закона о государственных предприятиях (1987) привели к всеобщему экономическому спаду и соответственному росту – а отнюдь не уменьшению – удельного веса теневой экономики, как бы она не называлась – черной, серой или еще как-то иначе (Silverman & Yanowitch, 1997; Oversloot, 1990). Для некоторых людей открылись – хотя для других они по-прежнему были закрыты — возможности участия в легальном (а гораздо чаще нелегальном) разгосударствлении экономической сферы, что впоследствии получило название «спонтанной приватизации». В ходе этой приватизации те, кто имел возможность, прибрали к рукам или передали «своим» — друзьям, родственникам — основные слагаемые движимого и недвижимого имущества бывшего СССР. Общественная собственность, «социалистическая собственность», перешла под контроль и была «захвачена» частными лицами либо группами частных лиц, которые пользовались ею во многом как частной собственностью, не имея на то никакого законного права.
Близость к власти, политическая благонадежность, изворотливость, неразборчивость в средствах, самоуверенность, энергичность и многие другие субъективные и объективные качества и факторы помогли некоторым людям достичь процветания в новых условиях, тогда как другие оказались низведены до состояния зависимости, подчинения и даже угнетения, особенно в условиях развала социалистической системы социального обеспечения. В обстановке «спонтанного передела» собственности отдельные категории населения достигли относительного благополучия и даже существенно обогатились. Некоторые предприниматели, вышедшие из прежней теневой экономики, были опытными «организаторами» и оказались в числе первых при захвате «новых территорий». Другую категорию образовали «красные бароны» — руководители крупных госпредприятий советской эпохи. Им было нетрудно изыскать способ собственного обогащения, так как основные «куски» общественного пирога остались под их контролем в отсутствие системы эффективного надзора и невозможности контроля со стороны функционеров низшего звена и простых работников. Трансформация социалистического СССР в капиталистическую РФ частично объясняется тем, что столпы прежней политической и экономической системы активно включились в разработку новой общественной системы. Основная часть прежней (экономической) элиты «посвятила» себя, таким образом, созиданию нового общественного строя, так как им нечего было ожидать от политической и экономической реакции и «контрреволюции»: подобная возможность, скорее, их только пугала. (И в этом смысле последняя российская революция была революцией сверху, а не снизу). Еще один слой образовали руководители высшего и среднего звена комсомольских структур, которые неплохо устроились в политико-экономической неразберихе конца восьмидесятых – начала девяностых годов и сумели извлечь из нее максимальную выгоду, поскольку милиция, прокуратура и весь репрессивный аппарат бывшего социалистического государства пребывали в состоянии дезориентации и смятения: в определенном смысле это был период «беззакония», а в подобные времена никого нельзя обвинить в незаконных действиях, на чем впоследствии настаивали некоторые из победителей. Они были молоды, зачастую энергичны, имели доступ к работающему капиталу, покупателю и продавцу в старой экономике, были вхожи к принимающим решения чиновникам из партийной бюрократии; у них имелись собственные амбиции, они могли быть как политичными, так и аполитичными в зависимости от того, чтó на данный момент представлялось политически желательным и экономически целесообразным. В политическом смысле они были циниками, которые и при старом режиме выдвинулись бы в качестве «новых людей», пусть это и произошло бы не столь быстро и не обернулось бы для них такими выгодами. В стане победителей оказались и элементы организованной преступности, которые ухватились за новые возможности торговли, сделок, махинаций или услуг (включая и самые заманчивые предложения), сулившие им крупные прибыли: продолжая свою теневую деятельность, они стали все чаще выходить из тени, выдавая себя за обычных бизнесменов, добивающихся общественного признания, появляясь на публике и приобретая себе друзей из числа политиков. Работники органов исполнительной власти, спецслужб и прочих спецподразделений, полицейских и полувоенных, также заняли свою нишу, хотя для большинства из них это произошло несколько позже. Они предложили свои услуги по обеспечению безопасности, свой опыт в добывании сведений о работниках и партнерах по бизнесу, о кредитоспособности клиентов, пользуясь конфиденциальным доступом ко всем каналам информации. Зачастую они сами выступали как «твердая рука», или рэкет, обеспечивая «крышу» (т.е. прикрытие) от других заинтересованных сторон, которые нередко были такими же вымогателями. Переходя в частный сектор, специалисты такого рода нередко сохраняли тесные контакты со своими прежними коллегами, иногда же они сколачивали состояния, пользуясь и злоупотребляя своим служебным положением и/или военным званием. И в этой сфере были и по-прежнему остаются бесконечные возможности для наживы, причем нередко «личный заработок» используется для обеспечения официальной деятельности: приобретаются топливо и техническое обеспечение (например, патрульные машины и компьютеры), которыми работодатель-государство не обеспечивает, компенсируются мизерные зарплаты, которые к тому же выплачиваются с опозданием.
После провала августовского путча в 1991 году Борис Николаевич Ельцин, президент РСФСР, а, позднее, РФ, возглавил РСФСР как суверенное и независимое государство, не обращая никакого внимания на «суперструктуру» СССР. Ельцин был избран внушительным большинством голосов в июне 1991 года в результате прямых выборов, проведенных на соревновательной основе. В момент перелома он взял на себя руководство государством в качестве президента и премьер-министра. Это право ему было также делегировано Съездом народных депутатов и Верховным Советом РСФСР, или, как тогда говорили, парламентом. Правда, некоторое время спустя тот факт, что Съезд народных депутатов и его «рабочий орган», Верховный Совет РСФСР, нельзя было просто так назвать парламентом, породил серьезные проблемы. Как совет он был призван олицетворять власть всего народа, в подчинении у которой президент находился. Ельцин практически предоставил руководство большинством отраслей экономики Егору Гайдару — заместителю премьер-министра, который позднее, в июне 1992 года, стал премьером. Некоторые жизненно важные отрасли были переданы в ведение Анатолия Чубайса (занимавшего различные посты в 1991-1996 гг.) и ряда других приверженцев чикагской школы.
В декабре 1992 года Гайдара сменил аппаратчик Виктор Черномырдин, но при этом Гайдар остался значимой фигурой, а многие из его сподвижников и сподвижников Чубайса продолжали играть важную роль в дальнейшей разработке, продвижении и реализации новой приватизационной политики государства. Некоторое время их штаб-квартирой (или полем битвы) был Государственный комитет по (государственному) имуществу (Госкомимущество), который функционировал относительно автономно от Совета министров и премьера Черномырдина. Характерной особенностью ельцинского режима была возможность для президента определять способ руководства экономической политикой – через правительство или отделы президентской администрации, либо давая «добро» действиям и правительства и администрации, зачастую несогласованным между собой. Подобный стиль руководства, совершенно очевидно, призван был ежечасно напоминать о том, что всё, в конечном счете, зависело от особы президента. Генеральная линия команды Гайдара и Чубайса была проста: быстрое разгосударствление, или переход государственной собственности в частные руки. Экономических реформаторов довольно метко окрестили либеральными большевиками.2 Это была в высшей степени идеологическая затея группировки людей, сознававших себя непопулярным меньшинством под политическим прикрытием пока еще популярного президента. Эти люди чувствовали, что их задача, их миссия состоит в замене прогнившего, умирающего экономического режима новым (рыночным) порядком, основанным на частной собственности, причем это должно было содействовать развитию демократии, даже если предпринимаемые меры и не отвечали чаяниям большинства народа. Если нужно – идти против народа, но лишь во имя народного блага, ведь в конце концов — в этом никто из них не сомневался — заново создаваемая экономическая структура должна была принести выгоду большинству населения. По сути дела реформаторы не были озабочены созданием экономической структуры: полагая, что саморегулирующегося рынка будет вполне достаточно в качестве необходимой «структуры», они склонялись к мнению, что приватизация государственной собственности и введение рыночной экономики, в конце концов, сами обеспечат такой результат. Они занимались, во-первых, вопросами собственности (экономические блага стали трактоваться в оценочном ключе: частное – хорошо, коллективное или государственное – плохо) и, во-вторых, — по крайней мере, в теории — денежными вопросами, причем предпочтение они отдавали немедленной либерализации цен и «шоковой терапии», призванной излечить больную экономику.
Однако регуляция объема денежной массы осталась вне компетенции реформаторов; Виктор Геращенко, директор Центрального Банка Российской Федерации, не был подотчетен Гайдару в бытность того премьером или заместителем премьера. «Вялую» финансовую политику Геращенко обвиняли в определенных экономических провалах в период правления неолибералов, который они сами рассматривали и до сих пор считают чрезвычайно успешным. Большинство членов Верховного Совета и, позднее, Государственной Думы, равно как и ведущие политики, не исключая Ельцина, были озабочены тем, чтобы помочь народу (избирателям) пережить шок переходного периода: для этого они стремились удержать безработицу на предельно низком уровне через введение, при необходимости, исключительно льготного рублевого кредитного режима и продолжение субсидирования государством убыточных предприятий.
Чубайс и его соратники поспешили воспользоваться остатками государственной власти и могущества, чтобы приватизировать как можно больше государственной и социалистической собственности в предельно сжатые сроки, причины же, толкавшие на такие действия, им самим казались совершенно очевидными (Freeland, 2000). Они стремились обеспечить поддержку этой революции со стороны влиятельных лиц, заинтересовав их материально. Дайте людям материальную долю в новом политическом и экономическом порядке — и они станут поддержкой и опорой для новой системы. Возможно, слишком большое разбрасывание (рассредоточение) средств не слишком благоприятно для развития такого экономического порядка, однако народный капитализм способен дать экономическим преобразованиям необходимую демократическую и политическую поддержку. Они исходили из убеждения, что политика разгосударствления должна быть продолжена и ее следует отстаивать даже в том случае, если политика (пере)распределения в теории или на практике не выдержит очевидной проверки на честность и справедливость: данные понятия они считали неуместными. Более того, они полагали — по крайней мере, Чубайс в течение последних лет их правления не уставал это повторять, – что следует ускорить «структурирование» уже запущенного процесса спонтанной приватизации («хватай, кто может»), иначе говоря, прихватизации (на собственность заявляются права и она удерживается от посягательств других претендентов), попытки же предупредить или как-то предвосхитить этот процесс лишены смысла, поэтому лучше сделать его более цивилизованным и более выгодным в политическом и экономическом смысле.
Программа ваучерной приватизации была разработана в октябре 1992 года (Blasi, Kroumova & Kruse, 1997). Она обещала каждому гражданину РФ «право на получение кредита» из материальных ценностей, созданных и накопленных народом, номинально на сумму 10 000 рублей – сумма, которая в то время соответствовала половине стоимости пары обуви. В реальности же путем ваучерной приватизации была распределена гораздо меньшая часть «социалистической собственности», чем это первоначально планировалось. Многие самые прибыльные и перспективные предприятия в области нефти, газа, черной и цветной металлургии и т.д., были вынесены за скобки ваучерной приватизации. Некоторые из этих наиболее ценных «царских сокровищ» впоследствии, в 1996 году, были проданы при проведении сделки «займы за акции», о которой речь пойдет ниже.
Кроме того, реальная покупательная способность ваучеров оказалась в высшей степени зависимой не только от этой простой и в то же время сложной схемы, но в еще большей степени от того, на каком месте человек работал и от прочих факторов, обеспечивающих доступ к информации о реальных ваучерных сделках. Руководители прибыльных или потенциально прибыльных фирм, т.е. госпредприятий с хорошим обеспечением, были в состоянии – законно,3 но на практике также и преступив закон – извлечь из своих ваучеров, стоивших те же 10 000 рублей, а также из дополнительных ваучеров, которые они скупили сами или через посредников, гораздо большую выгоду, чем простой работник, не говоря уже о пенсионерах и лицах, оказавшихся на тот момент без работы. Появились ваучерные инвестиционные фонды, правда, многие из них оказались совершенно дутыми. По сути дела ваучерная приватизация оказалась гораздо менее уравнительной, нежели это предполагалось суммой в 10 000 рублей на ваучер, номинально одинаковой для всех. Неравенство доходов и неравенство собственности гигантски возросли на рубеже восьмидесятых – девяностых годов, и ваучерная приватизация значительно тому способствовала (Silverman & Yanowitch, 1997).
В первую очередь состояния сколотили те изворотливые граждане, кто имел или получил доступ к политической власти, прежде всего к президенту России как главе исполнительной власти (на уровне РФ) либо – в менее крупных масштабах, но все же с немалой для себя выгодой — к руководителям исполнительной власти в «субъектах Федерации», будь то мэры (как в Москве), губернаторы, президенты и т. п.
Подобно многим западным странам – только в России это приобретает более острые формы, — бизнесмены считают государство своим врагом, шайкой воров и разбойников: отобрать что-то у государства всегда считалось морально оправданным. В этом смысле идеология неолибералов обнаруживает совпадение с основным инстинктом бизнесменов. Попытаться извлечь выгоду из государства или получить выгоду посредством государственной машины (в обход «рынка», минуя конкурентов), — это по определению успешный бизнес. В этом смысле неолиберальный идеал самоорганизующегося и саморегулирующегося рынка вступает в противоречие с установками частного предпринимателя: бизнесмен ненавидит государство, но, тем не менее, стремится вступить с ним в определенные отношения – ибо предпринимателю нужны деньги, а не рынок сам по себе. Руководители органов исполнительной власти, особенно президент РФ, и ключевые фигуры в его администрации способны творить настоящие чудеса ради привилегированных бизнесменов. Например, они могут выдавать лицензии на беспошлинный ввоз и вывоз определенных товаров, гарантируя тем самым баснословные прибыли. Обычная лицензия на экспорт сырой нефти, т.е. право покупать по ценам внутреннего рынка а продавать по ценам мирового (и класть разницу себе в карман) может принести миллионы долларов США. Лицензия на право ввоза табачных изделий и алкоголя без оплаты импортных пошлин дает возможность разбогатеть в одночасье. Существуют и другие способы извлечения выгоды из сотрудничества с представителями государственной машины. Решение размещать на счетах частного банка Х все денежные средства, поступающие, скажем, за услуги по растаможиванию, в высшей степени выгодно этому банку, т.к. оно обеспечивает ему рабочий капитал и дает хороший старт в «настоящей рыночной конкуренции» с другими банками. (Заметим, что выбор конкретного банка Х зависит, как правило, не от эффективности его работы, а от других факторов). Решение открыть счет города Москвы в частном банке Y автоматически превратило этот банк в ведущую финансовую компанию и т.д.
Правда, в 1996 году рыночные реформаторы и сами было позабыли о рынке и начали активно действовать в интересах бизнеса. Не бизнеса как такового, а коммерческой деятельности конкретных предпринимателей и банкиров, причем исключительно в интересах тех, кто хотел и мог поддержать в финансовом и организационном смысле кампанию по переизбранию Ельцина. (С точки зрения реформаторов, особенно Чубайса, это была форс-мажорная ситуация: кто-то ведь должен был помочь спасти революцию от коммунистов. Если бы ничего не было предпринято, Геннадий Зюганов, лидер Коммунистической партии Российской Федерации (КПРФ), наверняка стал бы новым президентом). Сделка займы-за-акции, первоначально предложенная Владимиром Потаниным и поддержанная Борисом Березовским, после чего Анатолий Чубайс «подал» ее президенту, превратила полдюжины состоятельных людей в сказочных богачей (Hoffman, 2002; Blasi, Kroumova & Kruse, 1997; Freeland, 2000). Суть этой сделки была несложна. Центральное правительство (включая президента РФ и его аппарат) нуждалось в деньгах, в начале же 1996 года Ельцин был крайне непопулярен. Выборы были назначены на июнь 1996-го. Чтобы поднять рейтинг Ельцина и оплатить предвыборную кампанию, государству необходимы были деньги для выплаты задолженности по зарплатам и социальной помощи. (В чисто формальном смысле финансирование политических амбиций Ельцина не входило в обязанности государства). Одна из многих причин, по которым у государства возникли проблемы с поступлением денег в казну, заключалась в том, что средства определенных служб и департаментов государственной машины были в свое время размещены на счетах привилегированных частных банков, которые теперь изъявили желание предоставить государству деньги взаймы в обмен на депозит акций некоторых наиболее прибыльных государственных предприятий с правом вынесения этих акций на рынок в случае неуплаты государством своей задолженности до 1 сентября 1996 года. Всем заинтересованным лицам было ясно, что в указанный срок долги оплачены не будут, так как займы требовались для того, чтобы их раз и навсегда потратить на предвыборную кампанию. Участвующие в этой сделке олигархи, как их принято называть, поддержали предвыборную кампанию через свои телеканалы, газеты и журналы, совладельцами которых они являлись, а также путем предоставления в распоряжение Ельцина «своих» лучших людей (в том числе Чубайса), оплачиваемых из их кармана. Все это они сделали ради того, чтобы отвести от себя реальную угрозу перехода власти в руки КПРФ, что могло бы им стоить значительной части их богатств и перспектив дальнейшей деятельности (а вовсе не потому, что в душе они были демократами); кроме того, они рассчитывали заработать еще и денег на предвыборной кампании.
После победы Ельцина олигархи получили беспрепятственный доступ как в правительство – Владимир Потанин, владеющий большей частью акций предприятия Норильский Никель, после завершения сделки деньги-за-акции был кооптирован в правительство в качестве первого заместителя премьер-министра, – так и в администрацию президента. В этой сделке, получившей название «продажа века» (Freeland, 2000), банкиры, одолжившие деньги государству и получившие за это акции ценных государственных предприятий, де-факто стали собственниками этих предприятий. На рынке названные акции не продавались: прочим заинтересованным сторонам доступ к ним был закрыт. Затратив, в общем, и целом, несколько сотен миллионов долларов, банки получили государственных средств на многие миллиарды.
До 1996 года олигархи не тратили много времени на политику и в большинстве своем не проявляли интереса к какой бы то ни было политической идеологии и политическим идеалам. Они чутко улавливали изменения политической ситуации и открывающиеся вследствие этого перспективы деловой активности; многие из них держались в стороне от широкой публики. Теперь же такие личности, как Березовский и Потанин, предъявили себя народу в качестве столпов демократии, сдерживающих мрачные коммунистические силы. (Несколькими годами позже, уже находясь в эмиграции, Березовский создал партию Либеральная Россия).
Как бизнесмены, сфера деятельности которых – чистая экономика, олигархи не принимались в расчет в политической сфере. Выступив же в качестве политиков и чиновников высшего ранга, они попали в фокус внимания общественности, в частности, журналистов, не говоря уже о представителях оппозиционных партий. Как бы они могли объяснить, откуда у них в одночасье завелись миллионы долларов и баснословные состояния, в то время как десятки миллионов их соотечественников едва сводили концы с концами, а четверть, если не треть населения страны оказалась за чертой бедности?
Во все времена нуворишей отличала невероятная самоуверенность (Freeland, 2000). Любой из них, если послушать его, свято убежден, что его деньги нажиты праведным трудом, поэтому своим состоянием он владеет совершенно заслуженно. Некоторые даже уверены, что получили меньше, чем им причиталось, так как другие ловкачи из числа подобных им обвели их вокруг пальца. При этом так называемые народные массы в расчет не принимаются. Они, т.е. сверхбогатые люди, добились успеха, тогда как их сограждане в своей массе оказались не способны ответить на вызов времени, им не хватило решительности, смекалки, хватки и энергии, они не предпринимали никаких попыток, а если и предпринимали, то у них ничего не вышло. Победители заслужили свою награду. Точно также проигравшие сами виноваты в своих потерях. Общим мнением, укоренившимся среди богатых людей России, стало то, что они «выдержали испытание» обстоятельствами и тем самым доказали свое превосходство. Если другим повезло меньше — в той мере, в какой везение вообще играет какую-то роль, — это их проблемы, я же, успешный, в этом не виноват.
Главным оправданием приватизации в глазах реформаторов было то, что в конце концов – и это время не за горами – новая экономическая система убедит в своем превосходстве над старой почти всех граждан республики. Как предполагалось, антиуравнительные черты новой, развивающейся системы были необходимы или неизбежны с целью исправления экономической ситуации, поскольку процесс трансформации не должен был занять много времени в силу экономических и политических причин.4 (Никто так и не выяснил, действительно ли для успеха процесса трансформации, стабилизации и самостоятельной эволюции новой системы необходим рост неравенства доходов и собственности, или же неравенство первоначально не планировалось, но — учитывая стремительность процесса — стало неизбежным побочным эффектом трансформации). Вся Россия, а не одна только горстка счастливчиков, должна была прийти к процветанию. Национальные интересы России оказывались учтены двояким образом: во-первых, русским людям новая экономическая система должна была принести выгоду, и, во-вторых, деловую активность должны были ревностно охранять соотечественники, а иностранцы остались бы без доступа к государственной собственности. Такая позиция была продиктована интересами частного бизнеса, а не либерально-экономическими воззрениями.5 Замечательно, что здесь совпали позиция и интересы алчных олигархов и российских коммунистов. Коммунисты и прочие националисты помогли «национальной» экономической элите исключить неграждан из участия в нескольких раундах распродажи государственной собственности. Казне РФ это обошлось во много миллиардов долларов; похоже, что выгоду из этого извлекли исключительно будущие олигархи из числа российских граждан. Маловероятно, чтобы иностранные покупатели вывезли из страны больший процент своих прибылей, полученных в России, чем вывозили и вывозят до сих пор покупатели внутренние. В 1990-е гг. экспорт капитала составлял от 10-12 до 20 миллиардов долларов в год; после 2000-го года он снизился, но все же удерживается на отметке 6-8 миллиардов в год. Эти богатства, вывезенные за пределы страны, уже никто не тронет. Таким образом они (новые богатые) добились частичной независимости от российских политических лидеров; другой способ достичь той же цели состоял в том, чтобы самим превратиться в политических хозяев России или, по крайней мере, гармонизировать свои интересы с интересами хозяев политической сцены России. (Президент РФ Владимир Путин с предельной четкостью дал понять, что вторая линия больше не пройдет и что олигархи не должны похваляться своим политическим влиянием.) В свою очередь их нелояльность к родной стране послужила причиной — главной или побочной — недовольства националистов всех мастей, как коммунистов, так и антикоммунистов, раздраженных поведением «собственной» экономической элиты.
Очень немногие бизнесмены из тех, что появились в конце 1980-х годов, были неолибералами, идеалистами или идеологами свободного рынка. Ими двигало желание обогатиться в силу всевозможных причин — благих или заслуживающих порицания, но убежденными борцами за свободный рынок они не были. Свободный рынок, предполагающий конкуренцию, был как раз тем, чего они стремились избежать: одни предложили уникальные товары или услуги, заняв первыми экономическую нишу, другие установили сотрудничество с политическими силами, правящими или способными в перспективе прийти к власти, чтобы (в ближайшем будущем) с их помощью победить или обойти своих конкурентов, третьи прибегли к тактике физического насилия и запугивания. Большинство из них игнорировало правила честной игры, ссылаясь в свое оправдание либо на отсутствие законов, либо на невозможность их применения, либо на противоречия между самими законами; говорили также, что государство и государственные организации – это хищники и паразитирующие институты, поэтому их использование в своих целях там, где это только возможно, заслуживает морального оправдания и даже поощрения, и вообще это стало всеобщей практикой. Честность и лояльность уместны только в очень узком кругу, включающем ближайших соратников и партнеров по бизнесу, членов семьи и друзей. Эта система анархо-капиталистических и неодарвинистских реалий не ставила никаких пределов для эксплуатации и унижения «других» (Remnick, 1997, p. 199)
Мораль этой системы, основным принципом которой является борьба за существование, заключалась в том, что эксплуатируемые заслужили собственную участь. В этой новой «игре» каждый получил то, что ему причиталось, и в сущности никакой эксплуатации не было. Само понятие «эксплуатация» сдавалось в архив вместе с ханжеской моралью и устаревшими экономическими установками коммунистической идеологии, с которыми некоторые люди все еще никак не могли расстаться, даже вопреки собственным интересам.
Неолиберализм в РФ был «антигосударственным». Более того, он принял безудержный анархо-капиталистический характер, ведь с помощью самих же отмирающих государственных институтов старую систему развалили, а ее куски прибрали к рукам предприимчивые дельцы. На начальной стадии неолиберализм в России оказался более «чистым», нежели неолиберализм в Великобритании при Маргарет Тэтчер или в США при Рональде Рейгане, поскольку в России никто не апеллировал к определенному набору ценностей, провозглашаемых как национальные и дарованные человеку Богом, а ведь именно это в сочетании с капитализмом и свободным рынком определило специфику как Великобритании, так и США. Разумеется, российские реформаторы не могли претендовать на то, что их «идеология» отражает национальное своеобразие страны. Их задачей было не построение нового на старом, а разрушение старого. Иными словами, неолиберализм в России был более «чистым» в том отношении, что к нему не примешивался неоконсерватизм. Политическая практика в Великобритании и США была гораздо менее антигосударственной, нежели это можно предположить на основании политической риторики того времени. В действительности многое было сделано для восстановления роли государственного центра (как противовеса местной власти, особенно в Англии) — помимо всего прочего во имя того, чтобы преобразовать страну (Великобританию, США) в духе неолиберальных и неоконсервативных идей, воодушевлявших национального лидера.
В России моральные высоты (вернее сказать, низины, ибо на мораль стали смотреть исключительно как на удел проигравших) в начале и середине девяностых годов были оставлены за «коммунистами».
В Москве, политическом и финансовом центре России, влияние коммунистов было относительно слабым в силу различных причин и, не в последнюю очередь, благодаря усилиям мэра Юрия Лужкова. Лужков обладает хваткой настоящего хозяйственника, это квази-аполитичный стиль руководителя, являющегося истинным начальником. В Москве государственная власть никогда не давала задвинуть себя на задний план, предпринимательская деятельность здесь была и остается в высшей степени зависимой от поддержки городской администрации, т.е. мэра. Власть в Москве «персонифицировалась» и сконцентрировалась в руках Лужкова, который как «истинный хозяин» печется о том, чтобы москвичи снабжались всем необходимым лучше других, чтобы социальная помощь вовремя выплачивалась; задержки в выплате зарплат в государственном и частном секторе здесь случаются не в пример реже и в меньших масштабах, чем в других регионах. Московская инфраструктура – дороги, уличное освещение, общественный транспорт и т.д. – также находится в гораздо лучшем состоянии, чем где бы то ни было в стране. Лужков позаботился и о том, чтобы «тех, кому в Москве не место» — попрошаек без определенного места жительства, «кавказцев» без вида на жительство — выдворяли из города. Денег у города Москвы на это хватает. Разумеется, подобная политика и подобный стиль руководства хозяйственника, патрона и «босса» не были продиктованы одной заботой о процветании Москвы (Hoffman, 2002).
В Москве ни у кого не остается иллюзий относительно того, кто в конечном итоге решает, быть или не быть в городе бизнесу и предприятиям. Рынок и капитализм – это, конечно, здорово, но лишь в той мере, в какой это согласуется с представлениями мэра (зачастую весьма своеобразными) о том, что подходит его городу. В Москве большой бизнес был вынужден участвовать в финансировании любимых лужковских проектов. Все сознавали, что мэр не преминет воспользоваться своей демократической властью, чтобы сделать жизнь уклоняющихся от «общественных» — в его понимании — интересов невыносимой, а их бизнес — невозможным. Лужков, начавший свою карьеру как инженер и муниципальный сотрудник, в обязанности которого в конце восьмидесятых годов входила регистрация кооперативов нового типа, стоял на стороне предпринимательства, но никогда не был адептом свободного рынка и демократию не идеализировал. В сфере национальной, или, если угодно, межнациональной политики, он выступает ярым приверженцем великорусской идеи. Пока это было возможно, он подчеркивал – и действовал в соответствующем духе, – что Крым был и должен оставаться российской территорией. Он выступил в поддержку российских граждан, оказавшихся с 1991 года на «иностранной территории». Во многих случаях он следовал так называемой «ирредентистской» политике. В президентство Ельцина Крым был окончательно «утрачен» в пользу Украины, однако Ельцин неоднократно выступал за упрочение союза России с Беларусью, даже после своего ухода с поста президента РФ.
Экономические реформаторы — Гайдар и его сторонники — по вполне понятным причинам никогда не поддерживали идею сотрудничества России с Беларусью в форме союза или слияния в единое государство. Они были правы, считая Беларусь регионом экономического бедствия, обузой, которая может лишь затормозить экономическое развитие России. При Александре Лукашенко Беларусь превратилась, вернее сказать, осталась, «последней союзной республикой». Судя по всему, Лукашенко стремится к частичному восстановлению бывшего Союза, включая воссоздание административно-командной экономики. Беларусь остро нуждается в инвестициях и любых видах экономического содействия; в случае, если бы идею союза или объединения удалось осуществить, она оказалась бы в числе главных и самых серьезных претендентов на трансфертные платежи (из третьих источников через Москву в Минск).
Неолибералы, реформаторы и новые русские живо интересовались тем, чтó государство и его чиновники могут сделать для них и их коммерческой деятельности, но остальные политические вопросы их не интересовали, по крайней мере, большинство из них не проявляло к ним интереса вплоть до 1995-1996 годов. Можно сказать, что Лужков сделал политику в некотором роде своим бизнесом. Москва стала его бизнесом, его хозяйством, которое он направляет и регулирует. Деятельность в городе частных предприятий и рыночных сил была разрешена, им даже оказывалось содействие, но лишь в той мере, в какой это устраивало мэра. Идеалом неолибералов было минимальное государство. Для Лужкова (который на эту тему не теоретизировал, но своими действиями демонстрировал свою позицию), государство, т.е. государство в широком смысле, государство «собственной персоной», не должно находиться в услужении у частного бизнеса и рыночных сил. Напротив, это бизнес и рынок должны служить государству, оно же ими будет управлять, причем государство вправе извлекать выгоду из рынка и бизнеса как в прямой, так и в косвенной форме (Hoffman, 2002).
Лужковская «забота о государстве», о городе Москве, его роль в национальной политике пришлась по сердцу массам избирателей. Когда в отсутствие «партии силы», направляемой из Кремля, Лужков создал свою собственную политическую партию «Отечество» и вступил в коалицию с руководителями других «субъектов Федерации» (Яковлевым в Санкт-Петербурге, Шаймиевым в Татарстане и прочими), организованными в партию «Вся Россия», что привело к образованию блока «Отечество – Вся Россия», он стал одним из лиц, распоряжающихся выборами главы государства. Евгений Примаков был кандидатом в президенты от «Отечество — Вся Россия» на выборах, запланированных на июнь 2000 года. В то время казалось, что Россия движется к политике нового стиля и нового содержания, к новому типу взаимодействия между частной и общественной сферами. Конечно, мы так никогда и не узнаем, как именно Примаков мог преобразовать стиль российской политики. Вряд ли ему удалось бы копировать лужковский стиль на национальном, т.е. федеральном уровне, ибо трудно себе представить, чтобы региональные главы администрации – те самые, что помогли ему взойти на Олимп – склонили перед ним свои головы, согласившись передать центру часть власти над своими «феодальными владениями». А, может, за государственным центром была бы оставлена лишь более заметная роль в российской внешней политике, в виде более тесного общения с некоторыми союзниками бывшего СССР? Ведь бóльшую часть своей карьеры Примаков занимался именно международными отношениями. В любом случае — и почти наверняка — неолиберализм при нем уже не был бы доминирующей, более того, сколь-нибудь заметной идеологией. Режим Примакова покровительствовал бы бизнесу, а рынку – в гораздо меньшей степени, скорее всего при нем усилились бы элементы неокорпоратизма.
Однако прежде чем всё это должно было случиться, Владимир Путин, назначенный на пост премьер-министра в августе 1999 года, выдвинулся как энергичный лидер в борьбе России против чеченского терроризма. Кремль, т.е. ключевые фигуры в президентской администрации и кабинете министров, создал для него организацию поддержки под названием «Единство», чтобы на выборах в Государственную Думу в декабре 1999 прошла мощная группа сторонников будущего президента. Это им вполне удалось, и они смогли затмить, можно даже сказать, унизить, «Отечество -Вся Россия» и их кандидата в президенты Примакова. В самом конце 1999 года президент Ельцин, не дожидаясь окончания своего срока, сложил с себя полномочия и оставил президентское кресло премьер-министру, который с этого момента фактически занял пост президента, оказавшись, таким образом, в выигрышной ситуации по сравнению с соперниками на будущих президентских выборах, перенесенных на март 2000 года. Остальные кандидаты были застигнуты врасплох, и по сути дела реальных шансов победить на выборах у них не осталось. Никакого второго раунда для голосования не потребовалось. Какой-либо формальной предвыборной программы у Путина не было — как он заявил, она лишь дала бы повод оппонентам критиковать его идеи – но фактически такая программа под названием «Россия на рубеже тысячелетий» была опубликована 29-го декабря 1999 года в его бытность еще премьер-министром. Из этой декларации принципов, а еще более – из того, что он с тех пор говорил и делал, можно четко себе уяснить, что Путин ни в коем случае не демократ, не адепт свободного рынка, не неокорпоратист, не неоортодокс и не тайный коммунист. Он в первую очередь государственник, и государственничество является его главной идеологией. (Cf. Sakwa, 2004). Государственник гордится своим государством, или, скорее, хотел бы им гордиться. Государственничество – это прагматическая, всеобъемлющая идеология (если угодно, идеологическая крыша). Она прагматична в том смысле, что может вобрать в себя любую идеологию, какая потребуется или покажется подходящей и уместной для повышения статуса государства, и она способна убедить людей в том, что они являются подданными и, следовательно, частью государства всеми уважаемого, значительного и, если понадобится, грозного; такое государство привлекает к себе всеобщий интерес и заставляет с собой считаться. Чтобы достичь этого, военной силы уже недостаточно; режим должен быть «эвдемоническим», т.е. во главу угла ставящим счастье людей. Он должен предложить возможность материально обеспеченной жизни, по крайней мере, для значительной части населения, хотя отнюдь не для всех. Для достижения такого процветания необходимы частное предпринимательство, частная инициатива и частная корпоративная собственность на большинство средств производства. Путин не оставил никаких сомнений по части своих намерений постепенно уменьшить долю государства в тех предприятиях, которыми оно еще владеет — в производстве чугуна и стали, цветных металлов, в секторах связи, энергетики, в особенности же – в производстве и распределении электроэнергии. Разделение и приватизация Единой Энергосистемы России (ЕЭС) неоднократно откладывались, и ее генеральный директор Анатолий Чубайс наверняка предпочел бы ускорить этот процесс, но ни президент, ни самые значительные фигуры в его аппарате и кабинете министров не являются сторонниками отказа от принципа приватизации. (Приватизация ЕЭС – это крайне сложный технический, экономический и политический вопрос: сколько предприятий следует создать вместо ЕЭС? Надо ли делать упор на разделе по вертикали (сохраняя производство и распределение на одном предприятии) и/или горизонтали (назначив определенные территории тем, кто производит, и тем, кто распределяет)? Какой путь является наилучшим и для кого? При Путине стало гораздо более очевидно, чем в свое время при Ельцине, что частное предпринимательство должно следовать общим директивам экономического развития, исходящим от политического и экономического центра страны. Путин вернул централизованное государство, отведя ему руководящую роль. Путин пообещал ограничить участие олигархов в жизни общества их специфической областью, экономикой, т.е. фактически покончить с ними как с олигархами: экономический вес не должен давить на национальную (т.е. федеральную) политику. Он не обещал и, похоже, не вынашивает тайных планов повернуть вспять политику приватизации или же «закрутить гайки» для самых богатых. Пока неолиберал Герман Греф возглавляет наиболее важные департаменты, а Андрей Илларионов остается одним из важнейших советников Путина, это выглядит неправдоподобно. Более того, хотя наименее обеспеченной части народа при Путине живется лучше, относительная разница между группами населения с самым высоким и самым низким уровнем дохода не сокращается. Он не нападает на богатых просто из-за того, что они богаты. Он позволил другим («независимо», на то и существует «разделение властей») повести атаку на тех олигархов, кто откровенно пренебрег его директивами. Взять, к примеру, роль Газпрома в свержении – буквально за счет государства — магната Владимира Гусинского, который позволил своему каналу НТВ критиковать политику Путина. Финансовые ресурсы Газпрома решили судьбу предприятий Гусинского; центральная власть – по-прежнему крупнейший держатель акций Газпрома. Борис Березовский, торговец автомобилями и нефтяной магнат, Михаил Ходорковский, владелец большей части акций Менатепа и хозяин ЮКОСа (одной из крупнейших нефтяных компаний с объемом производства и продаж, как у Алжира) и прочие олигархи вынуждены были пожинать плоды своего высокомерного поведения, навлекшего на них президентский гнев. (Точнее говоря, некоторые части государственного аппарата сочли ситуацию подходящей для атаки на них, используя «разделение властей» как достаточное прикрытие.) Названные олигархи замахнулись на президентскую власть, претендуя на роль распорядителей президентским креслом. Они возомнили, что президент зависит от поддержки подконтрольных им масс-медиа, дерзнули заявить о своих политических претензиях, превышающих уровень глав провинциальной администрации, возгордились своей способностью обходить, ни во что не ставить, игнорировать и унижать государство и его высших служащих. Но и от самых богатых граждан ожидается, что они будут уважать государство и его верховного служителя. Сохранять молчание в вопросах, касающихся государства, не вступать с ним в конфронтацию и не провоцировать его и его верховного служителя уже само по себе является достаточным знаком уважения, однако от ведущих корпораций (и их лидеров) ожидают большего: они должны стремиться, подтверждая это на деле, помочь Путину в выполнении его политических обещаний. Корпорациям следует серьезнее относиться к своим общественным обязанностям, т.е. к своим обязанностям перед государством. Не только платить зарплату вовремя и на приличном уровне, но и вносить свой вклад в содержание общества, в его материальную инфраструктуру, и, само собой разумеется, исправно платить сниженные налоги.6
Путин – приверженец экономической программы для России, которая примерно через 10 лет должна обеспечить россиянам душевой доход на уровне нынешней Португалии. Для реализации этой цели потребуется годовой прирост ВНП в размере 7%; макроэкономические показатели 2004 года свидетельствуют о том, что Россия стоит на правильном пути. Со времени финансового кризиса, разразившегося летом 1998 года, когда государство стало неплатежеспособным и банки не могли вернуть вкладчикам их деньги, в экономике наблюдается значительный подъем. Упомянутый кризис заставил правительство, а также основные российские банки перейти к более осмотрительной финансовой политике, хотя под словом «заставил» следует понимать реальных конкретных лиц в структуре власти, вынужденных принимать соответствующие меры. Кризис, вызвавший обвал рубля, оказал дополнительное благотворное влияние, т.к. товары внутреннего рынка подешевели и, следовательно, их производство стало более привлекательным. Однако, несмотря на суммарный положительный эффект экономической и финансовой политики, проводимой при Путине, реализация темпов непрерывного (с 1999 года) роста на 5 и более процентов объясняется почти исключительно высокими ценами на нефть и природный газ. Названные статьи экспорта приносят России более половины ее дохода в твердой валюте; по различным оценкам, рост ВВП в течение последних двух-трех лет более чем наполовину был обусловлен продажей нефти по рекордно высоким ценам. Власти РФ четко дали понять, что теперь государство и народ должны получать больше выгоды от этих продаж, чем в предыдущие годы.7 Был учрежден государственный резервный фонд, который активно пополняется для компенсации эффекта возможного падения цен на нефть в будущем. Основные производители и экспортеры нефти, газа и металлов ныне ощущают на себе более пристальный, чем прежде, взгляд государственных финансовых (и прочих) властей, заинтересованных в том, чтобы обеспечить их вклад в государственную казну – будь то в форме налоговых поступлений или в другом виде.
Путин не держится за неолиберальную ортодоксию. Это стало ясно, когда он публично побудил Германа Грефа пересмотреть экономическую политику и прогнозы на ее основе, чтобы «предсказать» скорое снижение – вполовину — численности российских граждан, живущих за чертой бедности. Судя по всему, Греф предпочел бы ориентироваться на максимальный рост экономики в целом, как того требует чистый неолиберализм, не обращая особого внимания на распределение доходов.
Это вызвало эффект «собирания по капле»: более значительные группы избирателей с низкой категорией доходов начали замечать позитивный эффект от общего экономического роста даже в отсутствие явного «перераспределения доходов», как того требовал Путин. Однако неравенство доходов, не говоря уже о неравенстве собственности, в России намного выше, чем в советские времена, и даже выше, чем в нынешней Западной Европе; фактически разница между богатыми и бедными, существующая здесь, сопоставима с Южной Африкой и США. «Мировые тенденции» последних десятилетий развиваются в сторону усиления неравенства, причем Россия (и ряд других посткоммунистических стран) возглавила список государств с максимальными различиями в доходах граждан и стабильно удерживает это лидерство. В каком-то смысле Россия представляет собой причудливую смесь Европы и Америки: с одной стороны, уравнительные идеи все еще находят в России немало приверженцев, а с другой, ее экономическая элита презирает уравнительные устремления и гордится своим положением элиты, заслуженно пользующейся высоким положением (меритократия). Представители российской элиты убеждены, что как в Америке, так и в России подлинный талант, уверенность в себе, упорство и находчивость способны принести успех. В своей критике олигархов Путин задел чувствительную струну в душах людей, и его идеи заботы о менее успешном большинстве начали конкурировать с идеями коммунистов (КПРФ); также и его позиция государственника поставила его в ситуацию открытого соперничества с лидерами КПРФ за коммунистический электорат. Переняв у КПРФ часть социальных программ, он действует с позиции силы и наверняка он может осуществить гораздо больше, чем любой из лидеров коммунистов.8 Вполне вероятно, что летом 2004 года КПРФ раскололась не без вмешательства Кремля, во всяком случае, Кремлю это было только на руку. Теперь название и знамя КПРФ оспаривают две фракции. Основной причиной раскола стало то, что одна из фракций высказалась в поддержку Путина, в то время как другая пожелала сохранить статус оппозиционной партии. Политика в России, помимо всего прочего, основана на раздаче государственных должностей своим сторонникам. Приход Путина к власти сопровождался назначением на ключевые должности в структурах исполнительной власти десятков, если не сотен, его бывших коллег по КГБ, чиновников и политиков, с которыми он работал в Санкт-Петербурге. Этот феномен «людей из одной упряжки» заставляет вспомнить коммунистических лидеров прежних времен. (Став генсеком КПСС, Брежнев, к примеру, способствовал карьерному продвижению тех, с кем сдружился в бытность свою партийным начальником в Днепропетровске и Молдавии). Так как военная добыча достается победителю, у многих появляется искушение встать на сторону победителя: власть тянется к власти, перспектива власти притягивает к себе власть. После выборов в декабре 2000 года нынешняя «партия силы» приобрела массу сторонников в Государственной Думе: «Единая Россия», наиболее влиятельная про-путинская партия, сумела привлечь главных бывших оппозиционеров под свои знамена; мало того, «оппозиционная левая» партия «Родина» тоже стоит за Путина. «Родина» была основана как соперник КПРФ во всем, что касается национализма и социализма, причем она не намерена вставать в оппозицию президенту, а, напротив, поддерживает его. Кроме того, в поддержку Путина выступают еще «независимые» политики, депутаты от ЛДПР и даже часть депутатов от КПРФ.
На государственных постах в России ныне остается немного деятелей, являющихся убежденными сторонниками рыночной экономики и многопартийной системы. Во время второго президентского срока Путина (в большей степени, чем во время первого) несогласные с ним голоса чаще раздаются внутри его собственного аппарата, из среды его сторонников, нежели извне партии власти.
Большому бизнесу и «большим людям» в регионах пришлось переориентироваться на контакты с федеральной администрацией и лично с президентом. Хотя последний повторяет, словно заклинание, словосочетание «диктатура закона», такая «прусская» позиция Путина, несомненно, воспринимается многими как диктатура закона в тех случаях, когда первое лицо государства этого пожелает. Идея «диктатуры закона» свелась к тому, что именно Путин стал ее олицетворением: политические отношения по-прежнему завязаны на личном факторе. С одной стороны, Путин вернул стране государство и немало сделал для восстановления той структуры институтов, без которой подлинный рынок функционировать не в состоянии. Его недавние шаги по сокращению численности госслужащих центрального бюрократического аппарата РФ (министерства, федеральные службы, армия и т.п.) вкупе с повышением чиновничьих зарплат работают в том же направлении (немногочисленный, но сильный государственный аппарат выгоден как неолибералам, так и государственникам). С другой стороны, Путин как был, так и остается противником старой доброй республиканской – или, если угодно, макиавеллевской (сформулированной в Discoursi), — идеи о том, что постоянные споры и разногласия являются признаком жизнеспособности политического сообщества. Он почти преуспел в устранении противоречий и конкуренции. Обратим внимание на следующее заявление, звучащее в программной статье «Россия на рубеже тысячелетий» и на противоречие, заключенное в нем:
«Я против восстановления в России государственной, официальной идеологии в какой бы то ни было форме. В демократической России не должно быть принудительного гражданского согласия. Любое общественное согласие может быть только добровольным. Но именно поэтому столь важно достичь гражданского согласия по таким коренным вопросам, как цели, ценности и направления развития, которые были бы желательны и привлекательны для подавляющего большинства россиян. Одной из основных причин того, почему реформы у нас идут так медленно и мучительно, является именно отсутствие гражданского согласия и единства. Слишком много сил растрачивается на политические дрязги, вместо того чтобы решать конкретные задачи по обновлению России» (Sakwa, 2004, стр. 256)
Единство имеет первостепенное значение, однако президент Путин не хочет навязывать народу это согласие. В своей статье «Россия на рубеже тысячелетий» он не формулирует официальной идеологии, но по сути дела в этом «документе тысячелетия» он набрасывает такую доктрину: навязывать эту «идеологию» людям нет нужды, так как большинство народа уже почувствовало ее правильность и ценность.
В настоящее время создается впечатление, что интересы государства обслуживает некая разновидность неотрадиционализма; по сути дела, в «документе тысячелетия» государственничество выступает основной составляющей неотрадиционалистской (терминология моя — Х. О.) позиции Путина. Неолиберализм также используется постольку, поскольку он служит интересам «государства и народа». В путинском неотрадиционалистском подходе уживаются элементы как неолиберализма, так и других идеологий. Возможно, самым неудобным в идеологической позиции Путина является ее антиполитический характер. Это делает положение Путина еще более «царским», чем у Ельцина, хотя уже Ельцина в свое время – и с меньшими на то основаниями – назвали избранным царем (Shevtsova, 1999).
Коль скоро будущее России, т.е. то, чем она может и должна стать, настолько зависит от президентского поста и личности президента, было бы неосмотрительным легкомыслием не пытаться предугадать и предсказать, кто станет ее следующим президентом. Понятное дело, непредвиденные случайности и прихоти «чистых» политиков (уцелевших в обстановке господствующей аполитичности), а также возможные симпатии одураченных избирателей не должны оказывать влияния на столь серьезный вопрос. С торжеством путинского неотрадиционализма открытое соревнование кандидатов в президенты, поддерживаемых своими политическими партиями, к чему российское общество в какой-то мере уже привыкло, будет все менее представимо. В настоящее время таких партий не существует и вряд ли они появятся к 2008 году. Но, может, «партий согласия» и не должно быть более одной, потому что именно партии выражают недостаток единства (по части ценностей и целей), а ведь единство столь нужно российскому государству и народу: аргумент такого рода тоже не исключен. Вполне возможно, что люди привязаны к Путину как президенту, потому что он заботится об их материальном существовании, но также потому, что он дал им руководство и вернул утраченное ощущение единого народа. Не исключено — логика этой системы мышления вполне допускает подобное предположение, — что и в таком важнейшем для граждан деле, как выборы нового лидера, Путин также не оставит свой народ без руководства. С точки зрения перспектив демократического развития подобное положение представляется весьма проблематичным, даже если большинство народа желает поступать таким образом (и желает, чтобы с ним так поступали). С другой стороны, если по какой-либо причине единство, созданное Путиным, вновь развалится (в силу своих внутренних противоречий), то демократия вновь окажется под угрозой; правда, я полагаю, что в таком случае проблему можно будет решить как «упражнение» в демократии. Разумеется, все это многообразие вариантов передачи власти окажется испытанием на прочность, и я не совсем уверен, что формальные правила, включая формальную юридическую систему (законы о выборах, институты, назначенные для решения возможных проблем, возникающих в ходе процесса), окажутся достаточно сильными для осуществления руководства, если Российское Единство так и не будет реализовано и на сцену вновь выйдет просто политика. Думается, следует ожидать, что значительная часть российской экономической элиты поддержит попытку государственных мужей обеспечить «необходимое руководство» в деле выбора нового лидера РФ, если только эти государственные мужи не пойдут открыто против современной экономической элиты. В таком случае элита попытается отвоевать утраченную политическую территорию – ради собственных денег.
Ханс Оверслоот ( Х.О..)
Лейден, Нидерланды, июль-август 2004
Библиография
Blasi, J.R., Kroumova, M., & Kruse, D. (1997). Kremlin Capitalism: The Privatization of the Russian Economy. Ithaca (N.Y.): ILR Press / Cornell University Press.
Freeland, Chr. (2000). The sale of the Century: The Inside Story of the Second Russian Revolution. London: Little, Brown and Company.
Hoffman, D.E. (2002). The Oligarchs: Wealth and Power in the New Russia. Oxford: Public Affairs.
Holmes, L. (1993). The End of Communist Power. Anti-Corruption Campaigns and Legitimation Crisis. Cambridge: Polity Press.
Oversloot, J. (1990). Sabbatswerkers in de Sovjetunie. Delft: Eburon.
Путин, В.В. (1999). Россия на рубеже тысячелетий. . Из R. Sakwa, Putin: Russia’s Choice. (стр. 251-262). London: Routledge.
Remnick, D. (1997). Resurrection: The Struggle for a New Russia. New York: Random House.
Sakwa, R. (2004). Putin: Russia’s Choice. London: Routledge.
Shevtsova, L. (1999). Yeltsin’s Russia: Myths and Reality. Washington D.C.: Carnegy Endowment for International Peace.
Silverman, B. & Yanowitch, M. (1997). New Rich, New Poor, New Russia: Winners and Losers on the Russian Road to Capitalism. Armonk (NY) & London: M.E. Sharpe.