Павел Флоренский – выдающийся математик, естествоиспытатель и инженер, один из пионеров семиотики, автор неординарных статей по философии символа, своеобразный искусствовед и одаренный богослов, отец пятерых детей, священник православной церкви – после долгих лет принудительных работ был расстрелян на острове Соловки в декабре 1937 года. В наши дни Флоренский почитается как мученик за веру не только в России, но в Европе и Америке; его философские и богословские сочинения считаются путеводными. В журнале «Харизма и догма» за 1982 можно прочесть, что Флоренский был «величайшим философом этого столетия»; а известный православный богослов И. Мейендорф полагал, что Флоренского «можно было бы назвать одним из ведущих спекулятивных богословов двадцатого столетия»1. В 1988 году университет Бергамо провел чтения, посвященные этому энциклопедически образованному ученому, а университет Потстдама в 2000 году посвятил ему интернациональный симпозиум. В энциклике Папы Иоанна Павла II об отношении между верой и разумом, «Fides et Ratio» (1998), был упомянут и Флоренский как пример «плодотворной связи между философией и Словом Божиим».

Павел Флоренский мог притягивать людей, однако он мог их и отталкивать. Философ Николай Бердяев вспоминает: «в нем был элемент утонченной упадочности. В нем совсем нет простоты и прямоты, нет ничего непосредственного, он все время что-то прикрывает…»2; «…говорил искусственным голосом, с опущенными вниз глазами». «В Флоренском меня поражала […] замена этических оценок оценками эстетическими. Флоренский был утонченный реакционер» 3. Или еще хуже: «Он был похож на Великого Инквизитора из романа Достоевского, он также недооценивал свободу».

Совершенно по иному воспринимал Флоренского его последователь, богослов Сергей Булгаков. Если стиль, голос и внешний облик Флоренского вызывали у Бердяева «неприязненное» ощущение, то для последнего те же самые качества свидетельствовали «о величии и красоте его духовного образа». К Булгакову восходят хвалебные оценки Флоренского. Паскаль и Леонардо да Винчи возродились в нем. «Отец Павел был для меня не только явлением гениальности, но и произведением искусства: так был гармоничен и прекрасен его образ». Для него друг, который был на одиннадцать лет моложе его, был овеян ореолом мученика, исповедовавшего Имя Христово «во времена Антихристова гонения» 4. Правота Булгакова состоит, по меньшей мере, в следующем: подобно многим другим ученым, Флоренский мог бы своевременно покинуть разрушенную революцией и гражданской войной Россию; за рубежом ему были бы обеспечены хороший заработок и слава. Он остался в Советском Союзе, хотя и понимал, что его ожидает.

С Кавказа в Центр.

Мать Флоренского была армянкой дворянского происхождения; отец – русский, инженер, занятый на строительстве железной дороги на территории современного Азербайджана. Здесь в 1882 году родился Павел. Его родители принадлежали к разным конфессиям, и потому религиозным воспитанием юноши они не занимались. Его интересовали естественнонаучные вопросы. И все же, читая Толстого, он сделал открытие, что, помимо физических знаний, остающихся всегда обусловленными, человеку дана возможность воспринимать и безусловную истину. Но если ее не способно открыть научное знание, то где же следует ее искать? «Далее из этого кризиса вышел интерес к религии», — писал Флоренский, подводя итоги пройденного пути 5. В 1900 году восемнадцатилетний юноша поехал в Москву и приступил к изучению математики; однако его интересы простирались далеко за эту область. Москва и Санкт-Петербург были центрами интенсивной духовной жизни. Эта глава в русской истории культуры получила название «Серебряный век». Ведущим литературным течением являлся символизм. Андрей Белый, уже в то время авторитетный писатель и сын профессора математики, у которого учился Флоренский, познакомил его с ведущими представителями литературных кругов. Белый вспоминал: «По мере того, как я слушал его, он меня побеждал: умирающим голосом. […] улыбочка, грустно-испуганная; тонкий, ломкий какой-то, больной интеллект, не летающий, а тихо ползущий, с хвостом, убегающим за горизонты истории. […] в тайном напуге, не глядя в глаза, лепетал удивительно»6.

Молодой Флоренский был полноправным участником насыщенной культурной жизни. В 1904 году он защитил диплом по математике. Наряду с фундаментальными математическими исследованиями Георга Кантора по проблеме прерывности его особого внимания была удостоена античная философия. В интеллектуальных кругах, в которых вращался Флоренский, обращение к православным корням России не было чем-то необычным. В 23 года он открыл матери цель своей жизни: «синтез церковности и мировой культуры, целиком посвятить себя Церкви безо всякого компромисса» 7. В то время он почувствовал в себе призвание стать монахом. Духовный отец отговорил его; правильным путем для него были женитьба и рукоположение. В 1910 году он женился, а годом позже был рукоположен. Молодой человек приступил к разностороннему обучению в Московской Духовной академии – кроме богословия, еще история философии, логика, иврит, история культуры, фольклор и естественнонаучные специальности. Многочисленные сочинения, написанные в это время, подтверждают результативность этих штудий. Однако и в дальнейшем математика накладывала свой отпечаток на его богословское и философское мышление; как он говорил, она заставила его обратить внимание на формальный характер как философских, так и религиозных воззрений.

Столп истины.

С 1912 вплоть до мая 1921 года Флоренский служил священником в домашней часовне женской общины недалеко от Сергиево-Посадского монастыря. В 1914 году он занимал должность экстраординарного профессора по истории философии в Московской Духовной академии, находившейся в этом монастыре. В том же году было опубликовано самое знаменитое сочинение из его наследия, впечатляющее и отталкивающее одновременно: «Столп и утверждение истины». В 12 «Письмах» к «брату», получивших название «православная теодицея», автор излагает философские основания своей веры. Как сообщает Флоренский еще в первом письме, речь идет о доказательстве и оправдании истины, которая дает возможность «найти успокоение» душе. Эта истина «получается лишь через Него и от Него» и опосредована церковью. Поэтому Флоренский позаимствовал название своей «теодицеи» в Первом послании к Тимофею: «Церковь Бога живого, столп и утверждение истины» *. Лишь немногим богословам новейшего времени, а среди них и Флоренскому, удалось понять значение «церковности». Она не исчерпывает себя в субъективном «sentire cum ecclesia» ; «церковность» — это первичное онтологическое качество. Да и сама «церковь» является, в первую очередь, не схватываемой в социальной эмпирии величиной, но «полнотой Наполняющего все во всем», как характеризует ее Павел в Послании к Ефесянам*. Флоренский открывает свою книгу замечанием о том, что «живой религиозный опыт» является «единственным законным способом» открытия догматической истины. Последняя, однако, не является плодом индивидуального переживания; ее источником является живая церковь. Богословское сочинение Флоренского является, по существу, феноменологией духовного опыта церкви.

Возможна ли абсолютная истина? Не опровергая скептические возражениями относительно ее возможности, Флоренский признает, что логические доказательства сами по себе не могут обосновать абсолютную, заслуживающую доверия истину. В стремлении обнаружить несущий его фундамент, логическое мышление было бы обречено продвигаться до бесконечности. Достоверность может быть дана интуитивно, однако без дискурсивного обоснования интуиция оставалась бы слепа. Если абсолютная истина как основа познания вообще существует, то она должна объединять как дискурсивное доказательство, так и интуитивную очевидность. Она должна заключать в себе «весь свой беспредельный ряд обоснований в конечность, в единство, в единицу». Вывод таков: Она должна быть как «реальной разумностью», так и «разумной реальностью», «конечная бесконечность и бесконечная конечность, или – выражусь математически — актуальная бесконечность, — бесконечное, мыслимое как цело-купное Единство, как единый, в себе законченный Субъект». Законченная истина – это «единство противоположного»8. Флоренский использует в данном случае понятие Г. Кантора «актуальная бесконечность», с помощью которого тот связывал математическое и философское мышление в учении о бесконечном, а также понятие Кузанского «coincidentia oppositorum» .

Итак, Флоренский не претендует на то, чтобы вывести абсолютную истину из каких-либо предпосылок и суметь обосновать ее таким образом. Это не имело бы смысла. Он ограничивается утверждением, что эта истина, если она существует, должна подчиняться вышеназванному условию. «Мгновение ока дает всю полноту видения», ибо все ответы даны в ней «свитыми в целостное, изнутри сплоченное единство» *. Одним словом: Истина может быть лишь самим себя открывающим «Субъектом», который «имеет в себе все основания его рациональности», так и «своей данности», т.е. является с обеих сторон «основанием самого себя».

Уже во вводном «письме» о «сомнении» Флоренский приходит к выводу о том, что истина – абсолютный «само-доказующий субъект» — должна находиться в тройном живом отношении к себе самой. За ним следуют «письма» о «Свете Истины» и об «Утешителе», и далее о «противоречии», «грехе», «геенне», «твари, «Софии», «дружбе» и «ревности».

София – реальность Бога в человеке.

Квинтэссенцией богословского мышления Флоренского является понятие «София». Как и для Соловьева, она является вечным божественным прообразом творения, воплощением его совершенства. В этом качестве она принимает участие в жизни триединого Бога; «допускается войти в это общение по неизреченному, непостижимому, недомыслимому смирению божественному». Флоренский говорит потому о Божьей «мудрости», и даже о «четвертом, тварном, едино-сущем Лице» Бога. София – «Вечная Невеста Слова Божия»; она, по существу, связана с творческим Логосом, «вне Его и независимо от Него она не имеет бытия». Или другое высказывание, которое бросает свет на основания философии имени Флоренского: Как божье «имя», воплощенное в творении, «реальная сила-идея, формирующая вещи и потаенным образом придает внутреннему его глубочайший смысл».

Это несмешиваемое единство Бога и Софии трактуется Флоренским с различных точек зрения. С точки зрения вечности она является телом Христовым; ибо творение изначально предопределено быть этим телом. В этом отношении София является вневременной церковью. В то же время она представляет собой и церковь в ее земном аспекте, «т.е. совокупность всех личностей, уже начавших подвиг восстановления». Далее: это означает, что в качестве динамического, обожествляющего человека принципа она является Святым Духом, связывающим себя с человеком. Он воплощает себя в человеке как «девство, как внутреннее целомудрие и смиренная непорочность». Невольно напрашивается вывод о том, что воплощением софийной реальности следует считать Марию, «Облагодатствованную» как таковую: совершенное единство Бога и творения. И как такая она есть «Истинная Церковь Божия, Истинное Тело Христово» в собственном смысле слова. Таким образом, красота Софии в «Девстве Ея, Красоте души Ея» получает наиболее ясное воплощение. Мария как человековоплощенная София является символом спасенного творения 9.

Уже из этого краткого изложения становится очевидно, насколько мышление Флоренского обусловлено представлением о присутствии Бога в творении. Много лет спустя, в октябре 1919, Флоренский набросал «Размышление о символике цветов», толчком к которому послужило гётевское учение о цвете и которое еще раз проясняет богословские основания его философии символа. «Лишь ограничение, ослабление, ущемление, препятствие, разбавление чистой энергии света чуждою ей пассивностью могло бы заставить свет быть не просто светом, не просто самим в себе, но односторонним, склоненным в ту или другую сторону, в сторону такой или такой цветности. Этой пассивною средою, в ее тончайшем и нежнейшем явлении, бывает тварь, и притом не грубая земная тварь, грубо же нарушающая духовность света, но высшая и тончайшая тварь: тварь, так сказать, в ее перво-истоке служит средою, придающей свету цветность. Эта метафизическая пыль именуется Софией. Она не есть самый свет Божества […]. София стоит как раз на идеальной границе между божественной энергиею и тварной пассивностью; она – столь же Бог, как и не Бог, и столь же тварь, как и не тварь. […] Созерцаемая как произведение божественного творчества, как первый сгусток бытия, относительно самостоятельный от Бога, как выступающая вперед навстречу свету тьма ничтожества то есть созерцаемая от Бога по направлению в ничто, София зрится голубою или фиолетовою» (ср. также символику цвета в Первом соборном послании св. Апостола Иоанна Богослова 1:5 *)10.

«Столп истины» Флоренского с самого начала был оценен неоднозначно. Легким пером Бердяева было написано: книга, завершающаяся апологией ревности в качестве условия дружбы и любви, «нравственно осуждает» себя таким образом 11. Известный в Германии богослов М. Тареев, преподававший вместе с Флоренским в Духовной Академии, оценивал его труд не менее эмоционально: книга имеет в своем содержании лишь «спиритическую» и «ни одной черты христианской философии»12. И хотя в этих оценках мало справедливого, они демонстрируют все же, какое шокирующее впечатление производила книга Флоренского. Заслуживает внимания замечание Г. Флоровского, высказанное им в книге «Пути русского богословия», изданной в Париже в 1937 году. Он указывал на отсутствие «исторической перспективы» у Флоренского и сожалел о том, что в «теодицее» Флоренского нет «Спасителя» и образ «Богомладенца» заслонен, а, точнее, оттеснен образом «Богоматери»13. И лишь в новейшее время произведение этого «провоцирующего» мыслителя было удостоено и положительных откликов (в большей степени за пределами России).

Раздражающим являлось то, что из лона самой церкви в православное богословие влилась струя современного философского мышления (чего ранее не случалось). Сюда же добавилось очевидное влияние современного литературного символизма с его культом красоты; не последнюю роль сыграло и функциональное математическое мышление. Недоумение вызывала и презентация размышлений. Для публикации Флоренский разработал особый тип букв и предварил каждое «письмо» виньеткой, напоминающей изотерические шрифты 18-го века. «Стилизованное православие (о. Павел Флоренский)» озаглавил Бердяев свою рецензию14. Произведение нагружено свидетельствами эрудиции, которые ничего не добавляют к его содержанию. У философа Л.П. Карсавина вырвался стон: «Как можно читать книгу, в которой 1043 примечания!»15 Несомненно, автора совершенно оправданно было бы назвать «гениальным» (С. Аверинцев). Однако многие из его интуиций могут быть поняты лишь благосклонным читателем. Старания Флоренского продемонстрировать реальность присутствия божественного творца в творении заключают в себе онтологию, которая остается недостаточно защищенной; у его русского современника С.Л. Франка она получила ясное феноменологическое обоснование 16. И все же новый свет, который бросает Флоренский на теологические понятия, является зачастую результатом «экспериментирующего мышления» (Л. Венцлер).

Флоренский стремился дополнить «православную теодицею» «попыткой православной антроподицеи». Произведение представляет собой кладезь не только богословских, но и феноменологических размышлений, размышлений по проблемам философии языка и теории действия 17. Название «Философия культа» указывает на основную мысль: адекватным воплощением сущности человеческого бытия является богослужение, которое находит свое завершение в ритуальном культе. Божий храм является пространством, в котором он исполняется; здесь сведены воедино все элементы культа – от иконостаса, свечей вплоть до песнопений и ритуальных действий священников и верующих. Здесь, в особенности в больших русских монастырях, обрело конкретику то, к чему стремились русские символисты: «синтез искусств» 18.

Флоренский и евреи.

Наиболее отталкивающими являются высказывания Флоренского в отношении судебного процесса, состоявшегося в Киеве в 1913 году в связи с якобы ритуальным еврейским убийством христианского ребенка. Большинство русских интеллектуалов выражали сомнение в том, что убийство было связано с кровной жертвой. Для Флоренского же оно послужило поводом к тому, чтобы в анонимных статьях высказать свои размышления с откровенно антиеврейской окраской. Флоренский полагал, что принесение человека в жертву определяло суть религии, в которой «без пролития крови не бывает прощения» (Послание к евреям, 9:22). Это относится и к евреям, и к христианам. Однако, в христианстве – совершенной религии – убийство «преодолевается». В его богослужении «вечно не удовлетворенному внутренно убийству ритуальному противостоит единая и присная смерть Господа…» Евреи же, совершившие ритуальное убийство невинного мальчика, продемострировали тем самым, что они всерьез принимают свою религию. «Признаю, что еврей, вкушающий кровь, мне гораздо ближе не вкушающего…» Напротив, у ставших нерешительными в вере современников, среди прочих – либеральных евреев, которых Флоренский называл «жидами», отсутствует понимание глубокого смысла религии. До тех пор, пока кровная жертва имеет еще и «мистическое ощущение», «мир не совсем умер, не совсем выдохся, не совсем опозитивел и ожидовел». Смерть мальчика – это трагедия, но она «очищает мир и облагодетельно опрокидывает то плоское и мелкое ощущение мира, в каком все теперь киснут». Ужаснее, «когда трагедии в мире вовсе не будет, когда и евреи, и христиане станут жидами». Тогда «религиозные устои мира доживают последние дни» 19.

Как полагает Флоренский, то, что произошло в Киеве под видом ритуального убийства, просвещенные «жиды» осуществляют в редактируемых ими газетах и журналах и, в первую очередь, в школах и университетах. «Тысячью уколов» извлекают еврейские учителя у своих русских студентов «всю душу. В них отравляют в самом истоке источники жизни – любовь к родине, к семье, к миру, — ко всему; и в детском или юношеском сердце, кроме ненависти, отвращения, брюзжания и беспредельной тоски и пустоты, — ничего не оказывается» 20.

Как религиозные евреи, так и либеральные жиды, с точки зрения Флоренского, являются врагами веры в человековоплощение Бога, в котором он объединил себя с творением. Первые не признают божественное человековоплощение, а либеральное мышление вторых своим рационализмом разрушает цельность культуры, которая основана на вере в инкарнацию и именно в христианской традиции России достигла своего расцвета. И все же в замечаниях Флоренского не просто характеризуется, но находит свое выражение определенная духовная установка. Его замечания относятся к конкретному еврейскому народу. Его «кровь» несет дух протеста против божественного откровения. Он хочет привнести свою «кровь» и, тем самым, свой способ мышления и свое влияние в другие народы. Средством к тому является еврейская женщина: связывая себя с не-еврейскими мужчинами и, тем самым, смешивая свою кровь с другими народами, она распространяет еврейскую кровь. В конце концов, еврейская кровь «окончательно заглушит всякую иную кровь». «… настанет момент, когда их станет больше, чем нас. … против этого есть только одно средство – оскопление всех евреев, — т.е. средство такое, применить которое можно только при нашем отречении от христианства» 21. Физическая борьба против евреев имеет свой смысл: «От нас Бог хочет, чтобы выколачивали жидовство из Израиля, а от Израиля – чтобы он, своим черным жидовством, оттеснял в нашем сознании – непорочную белизну Церкви Христовой. Своею гнусностью Израиль спасет нас, научая нас ценить благо, нам дарованное. А мы за это должны колотить Израиля, чтобы он опомнился и отстал от пошлости», а не потому что «у нас „руки чешутся“» 22.

Богослов Флоренский, разумеется, знал предсказания Бога Израилю, безусловное значение которых было подтверждено Апостолом Павлом. Израиль будет господствовать, что, однако, по мнению Флоренского, станет победой зла. Ибо Израиль через свой отказ признать мессию, стал «синагогой сатаны» (ср. Откровение Иоанна Богослова 2:9) 23. «Мы – только „так“, между прочим. Израиль же – стержень мировой истории». «Ветхий Завет дает и неустанно твердит обетования о будущем господстве нам миром. Кому? – иудеям. А Новый? – Он отнюдь не говорит нам, христианам, что это господство переходит теперь к нам, христианам, а лишь зовет терпеливо нести свой крест и обещает за это спасение» 24.

Как писал Флоренский в 1915 году в предисловии к своему собранию сочинений «Израиль в прошлом, настоящем и будущем»: «величайшая из антиномий» – еврейство и христианство — в конце истории безусловно найдет свое разрешение! Навевая воспоминания о «Звезде и спасении» Франца Розенцвейга, это называется: тогда «… всеразрушающим аккордом, светит на душу таким неизъяснимо-сладким лучом Божественного милосердия и Божией премудрости, что тут, при углублении мыслью в это светозарное будущее, начинают смолкать все тревоги, все мучения, колебания, — и с твердым упованием говорит умиренное сердце: „Прав еси Ты, Господи!“ » 25.

Уничижительные высказывания Флоренского в отношении евреев, которые приводили к оправданию погромов, выходят за рамки разумного понимания. Кажется, что его беспокоит одна угроза. Характеризуя себя как «средневекового» человека, он демонстрирует, тем самым, что его сердцу близка «целостная» культура, в которой христианская вера и народность образуют конкретное единство. Секуляризм – одна из составляющих Нового времени — разрушает это единство, которое Флоренский воспринимает как свою духовную родину. Поставив этот диагноз, как утверждает Флоренский, необходимо искать основание этого развития у евреев. Еврейское мышление противоречит per se несмешиваемому единству Бога и мира, в которое верит христианство. Религиозное еврейство является также источником свободного либерального мышления, которое ведет к исчезновению религиозности и разрушению растущего единства русской христианской культуры. Даже там, где христианский мыслитель отрицает сущностное превращение хлеба и вина в евхаристию, Флоренский усматривает «иудейскую закваску»26.

В поиске защиты от этой опасности Флоренский прибегает к клише, бессмысленность которых образованный человек должен был бы заметить: возникновение масонства с его «люциферными культами» из иудаизма, происхождение гуманизма из Каббалы и, не в последнюю очередь, роль еврейской женщины. Богослов также должен был бы понимать, что Израиль, отвергая Мессию, действовал во имя «мира»; «мир», а не один единственный народ, как учит Евангелие от Иоанна, принял этот грех на себя. Он должен был бы знать, что приведенные цитаты из Библии о мировом значении Израиля не подтверждают того, что он из них вычитал.

Резкое неприятие, резонирующее в отзывах Флоренского о Канте и великих художниках Ренессанса, обнаруживает то же ощущение опасности: Кант как учитель автономии разума является «Столпом Злобы Богопротивным», «образцом лукавства»; на губах «Джиоконды» играет циничная грешность. В обращении Рембрандта со светом он узнает «самообожествление мира», «самосвечение первичной тьмы, этой Бёмевской Abgrund». Там, где сами вещи являются «пра-светом», обнаруживается «пантеизм, другой полюс возрожденческого атеизма» 27.

Настойчивые усилия Флоренского осветить вопрос о происхождении и этимологическом значении своего имени и имен своих родственников, подтверждают еще раз, как глубоко было ощущение того, что современность угрожает его самодостоверности, разрушает структуру его личности. В письмах из лагеря собственное происхождение становится значимым в том случае, когда он хочет оградить себя от растворения в абстрактном всеобщем – в данном случае в социалистическом обществе. Определенную роль могло сыграть и то ослепление, которое наблюдается у Флоренского в отношении антиномического мышления. В его картине истории оно нашло свое практическое выражение. Онтологии Флоренского не хватает понимания значения analogia entis (М. Зильберер)28, которая требует в самых радикальных антиномиях находить также и связующие моменты. Конечно же, все вышесказанное не представляет собой исчерпывающего объяснения того, почему Флоренский пришел к своей фатальной экзегезе и, основываясь на ней, стал приписывать все основные недостатки современности евреям.

Великий культурный перелом.

Флоренский не интересовался политикой. И все же он ничуть не сомневался в том, что первоочередной целью партии, пришедшей к власти в Октябрьской революции, являлось уничтожение христианской веры. В 1921 году были запрещены уроки религии для молодежи; за несоблюдение запрета уголовным кодексом 1926 года предусматривалось наказание в виде принудительных работ. В мае 1922 года был арестован Патриарх. В 1925 году – основан «Союз воинствующих безбожников». В июне 1927 года, не выдержав давления, церковь капитулировала: Местоблюститель Патриаршего Престола Сергий Старогородский был вынужден призвать верующих к лояльности в отношении государства. Монастырь Святой Троицы, в котором располагалась Духовная Академия, был закрыт уже в 1919 году. Флоренский пытался спасти то, что еще удавалось спасти. В докладе «Богослужебное действие как синтез искусств» он пытался убедить власти допустить существование монастырей вместе с монахами и их богослужениями в качестве «живых музеев». Результатом стараний Флоренского по обеспечению заботливого обращения с произведениями искусства явилось его назначение «экспертом» по произведениям искусства из серебра и металла в комиссию, занимавшуюся инвентаризацией монастырских ценностей. Затем последовало сотрудничество с институтом истории искусства и музееведения. Здесь состоялся доклад Флоренского об «Обратной перспективе» в ранней иконописи, который, тем не менее, не смог быть опубликован. В 1924 году он стал доцентом в центральном совете по электротехнике, год спустя – «инженером-испытателем» в лаборатории по испытанию металлов; с 1927 года он состоял в должности редактора раздела по черной и цветной металлургии в «Технической энциклопедии», для которой он лично написал более ста статей.

В 1922 году Флоренский собирался опубликовать собрание сочинений по основам «конкретной метафизики» — «У водоразделов мысли». Были запланированы три тома. Сюда относились в первую очередь работы по символике языка и имени. В этой связи была написана рукопись «Иконостас» — сжатая философия иконописи и искусства в целом. Лишь спустя много лет после его смерти большая часть текстов была опубликована по отдельности.

Размышления, противоречившие марксистской идеологии, можно было публично излагать лишь опосредованно – под прикрытием научно-технических рассуждений. С этой целью Флоренский использовал начатое им в 1902 году еще в студенчестве сочинение «Мнимые величины в геометрии». По случаю 600-летия со дня смерти Данте он присоединил главу, в которой математически оправдал картину мира, представленную в «Божественной комедии», и в силу ее «всецелостности» предпочел ее картине мира, обрисованной современной физикой. Он доложил основные идеи на заседании «Всероссийской ассоциации инженеров» и в 1922 году опубликовал их. Владимир Фаворский, выдающийся резчик по дереву XX-го века, создал обложку. Заключительная глава романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита» была написана, по всей видимости, под влиянием текста Флоренского. Он произвел впечатление и на Максима Горького 29. И все же противоречивость, с которой была воспринята эта публикация политическими цензорами, не предвещала ничего хорошего.

Служением и провокацией одновременно являлось то, что Флоренский и в лаборатории, и на общественных собраниях носил рясу священника, наперстный крест и скуфью30. По свидетельствам современников, Л. Троцкий (в то время еще влиятельный военный министр) пригласил Флоренского в институт электротехники выступить на конгрессе инженеров: «Только, если можете, не в этом костюме!» Флоренский делал свой доклад, облаченный в рясу 31. Начатое Лениным в 1921 году лояльное отношение к частной инициативе в общественной жизни завершилось в 1928 году. В этот период и «буржуазные» ученые, пережившие первые годы ужаса, могли принимать участие в создании системы образования. Летом 1928 года 53 инженера и техника, так называемые «специалисты», были осуждены Верховным судом СССР якобы за антисоветскую деятельность и пятеро из них были приговорены к расстрелу, другие – к длительным срокам лишения свободы. В июле 1928 года был опубликован призыв отдела пропаганды ЦК партии к борьбе против «религиозной угрозы». Летом Флоренский был сослан в Нижний Новгород. Жена М. Горького заступилась за него, и несколько месяцев спустя он смог вернуться обратно в Москву. Его научные знания были востребованы еще раз. В 1930 году он был назначен исполняющим обязанности директора по науке государственного института электротехники, кроме того ему было передано руководство отделами вакуумной техники, рентгеновской техники, измерительной техники, светотехники 32.

В феврале 1933 года Флоренский вновь был арестован. Причиной послужила опубликованная в 1932 году статья «Физика на службе у математики», в которой подчеркивалось значение интуитивного познания в том числе и для математики. Партийные идеологи заподозрили скрытые нападки на научное мировоззрение марксизма и обругали его как представителя «вопиющего идеализма и темной мистики». Был сфабрикован заговор, главой которого якобы являлся Флоренский. Приговор звучал так – десять лет принудительных работ в Восточной Сибири. Флоренского привлекли к исследованию вечной мерзлоты в Амурской области. Летом его смогла посетить жена Анна с тремя детьми. В соответствии с более строгим наказанием осенью 1934 года Флоренский был переведен в лагерь на остров Соловки в Белом море. И здесь нашли свое применение способности заключенного: вскоре он возглавил собственный отдел, исследовавший возможность получения йода и брома из морской воды. Благодаря неустанному труду он смог получить звание «ударника» и, таким образом, благодаря повышенному продовольственному рациону обеспечить себе возможность выживания. От трудовых достижений зависело также число писем, которые могли писать заключенные. Флоренский мог писать до четырех писем в месяц. Эти письма, в общей сложности около 90, дают нам возможность получить некоторую информацию об условиях работы на Крайнем Севере и, в особенности, о душевном и физическом состоянии их автора. В начале 1937 года лагерь был преобразован в тюрьму усиленного режима. Долгое время о времени и условиях смерти Флоренского существовали лишь предположения. Сейчас известно: он был повторно осужден одной из «троек» НКВД и 8 декабря 1937 года расстрелян 33.

В одном из последних своих писем он писал своему двадцатидвухлетнему сыну Кириллу: «Впрочем, не об этом я хотел писать тебе, а о своих работах, или, точнее, о смысле их, об их внутренней сути […]. Рассматривал мир, как целое, как единую картину и реальность […]. Конкретно же речь идет о том, что прослеживается значение во всех сферах природы того или другого хим. элемента, соединения, типа соединения, типа системы, геом. формы, текстуры, биологическ. типа, формации и т.д., чтобы уловить индивидуальный облик этого момента природы, как качественно своеобразного и незаменимого […]. „Что есть всеобщее? – частный случай“ (Гёте). Я работаю всегда в частных случаях, но усматривая в них проявление, конкретное явление всеобщего, т.е. рассматривая платоно-аристотелевский eidos (Urphänomen, Гёте) […]. Но в частном и конкретном должно светиться общее, — всеобщее. – Крепко целую тебя, дорогой Кира. Писал тебе все написанное в надежде, что м.б. пригодится тебе самому» 34.

Много раз отец присылал своим детям тщательно исполненные ботанические рисунки морских водорослей. Внимательное и в то же время благоговейное отношение к природе завещано в этих письмах. Как таковые откровенно религиозные размышления в них отсутствуют. Происходило ли это из-за оглядки на цензуру, которая, узнав эти намеки, могла задержать письма? Призывное и одновременно искреннее религиозное «завещание» оставил отец своим детям в записях 1917-1923 годов. То, что нельзя было высказать перед лицом смертельной угрозы, выразил молодой Флоренский (как будто предчувствовав эту ситуацию), когда он узнавал в чувственно постигаемом мире признаки «иного»: мир, конструируемый «позитивистской деятельностью понимания», может служить репрезентантом «другого, высшего мира» в том случае, если он откажется от «самоутверждения». Если он иным способом «потеряет себя» (ср. Евангелие от Марка 8:35*). Флоренский ссылается при этом на Послание к римлянам (1:20)*. Если таким образом мир будет «» и касается уже «», который с ним смешивается (ср. Откровение 15:2 *) 35.

В Павле Флоренском сочетаются впечатляющие и отталкивающие черты. Гениальность и узость воззрений соприкасаются в нем. Впечатляет укорененность его теологических идей в спиритуальном опыте; и все же у него отсутствует ясное методическое различие между теологическим и философским познанием. Этот недостаток обнаруживает себя уже в основополагающей главе о «противоречии» в «Столпе истины». Несмотря на это, произведение представляет собой попытку построения теологии, которая, воспринимает достижения современного мышления, не теряя при этом свою собственную душу.

1 Мейендорф И. Вступительное слово к: Slesinski R. Pavel Florensky. A Metaphysics of Love. 1984, P. 11

2 Бердяев Н.А. Русская идея // А.П. Флоренский. Pro et contra. СПб., 2001, с. 389.

3 Бердяев Н.А. Самопознание. М., 2004, с. 150, 149.

4 Булгаков С.Н. Священник о. Павел Флоренский // А.П. Флоренский. Pro et contra. СПб., 2001, с. 391.

5 Флоренский П.А. Автобиография. Цитируется по: Иеродиакон Андроник (Трубачев). К столетию со дня рождения священника Павла Флоренского (1882-1943) // Богословские труды. 1982, № 23, цитируется с. 266.

6 Белый Андрей. Начало века // А.П. Флоренский. Pro et contra. СПб., 2001, с. 44, 47.

7 Письмо от 3 марта 1904 года // Pawel Florenski. Leben und Denken, I. Ostfildern, 1995, S. 79.

* Первое Послание к Тимофею, 3:15. – Прим. пер.

 «чувствование вместе с церковью» (лат.) – Прим. пер.

* Послание к Ефесянам, 1:23. – Прим. пер.

8 Флоренский П.А. Столп и утверждение истины. Париж, 1989, с. 43.

* Там же, с. 44, 43.

9 Там же, с. 329, 346, 349-351.

* «И вот благовестие, которое мы слышали от Него, и возвещаем вам: Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы». – Прим. пер.

10 Священник Павел Флоренский. Сочинения в четырех томах, т. 2. М., 1996, с. 416-417.

11 Бердяев Н.А. О назначении человека. Париж, 1931, с. 237.

12 Цит. по: Волков С.А. П.А. Флоренский // А.П. Флоренский. Pro et contra. СПб., 2001, с. 157.

13 Флоровский Г.В. Пути русского богословия // А.П. Флоренский. Pro et contra. СПб., 2001, с. 357, 360.

14 Бердяев Н.А. Стилизованное православие (о. Павел Флоренский) // «Русская мысль», январь 1914, с. 109-125.

15 Хоружий С.С. Миросозерцание Флоренского. Томск, 1999, с. 73.

16 См.: Франк С.Л. Реальность и человек.

17 Флоренский П.А. Философия культа. М., 2004.

18 Ср. B. Glatzer Rosental в книге: Hagemeister, M. und Kauchtschiswili, N. П.А. Флоренский и культура его времени. Atti del Convegno Internazionale, Universit degli Studi di Bergamo, 10-14 gennaio 1988. Marburg 1995.

19 Письмо Павла Флоренского к Василию Розанову от 28 сентября 1913 г. цитируется в: Розанов В.В. «Нужно перенести все дело в другую плоскость» // Розанов В.В. Сахарна. Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови. М., 1998, с. 309-317, цитируются с. 315-316. (Письмо Флоренского было приведено в статье Розанова без указания имени автора. Доказательства того, что автором письма является действительно Флоренский, приводятся в примечаниях А.Н. Николюкина к цитируемому изданию, с. 438).

20 Павел Флоренский. Иудеи и судьба христиан. Письмо к В.В. Розанову от 26 октября 1913г // Розанов В.В. Сахарна. Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови. М., 1998, с. 362.

21 Там же, с. 364-365.

22 Там же, с. 363.

23 «Знаю твои дела, и скорбь, и нищету, — впрочем ты богат, — и злословие от тех, которые говорят о себе, что они Иудеи, а они не таковы, но – сборище сатанинское». – Прим. пер.

24 Там же, с. 359-360.

25 Флоренский П.А. Предисловие к сборнику: «Израиль в прошлом, настоящем и будущем» // Священник Павел Флоренский. Сочинения в четырех томах, т. 2. М., 1996, с. 706.

26 Павел Флоренский. Философия культа. Опыт православной антроподицеи. М., 2004, с. 402. Флоренский указывает на Ф.Д. Самарина.

27 Флоренский П.А. Разум и диалектика // Священник Павел Флоренский. Сочинения в четырех томах, т. 2. М., 1996, с. 135; Флоренский П.А. Культ и философия // Священник Павел Флоренский. Собрание сочинений. М., 2004, с. 103; Священник Павел Флоренский. Столп и утверждение истины. Париж, 1989, с. 174; Флоренский П.А. Иконостас // Священник Павел Флоренский. Сочинения в четырех томах, т. 2. М., 1996, с. 513.

28 Silberer M. Die Trinitätslehre im Werke von Pavel A. Florenskij. Würzbur, 1984.

29 См. об этом: Hagemeister M. P.A. Florenskij und seine Schrift „Mnimosti v geometrii“ (1922) // Florenskij P.A. Mnimosti v geometrii. München, 1985, S. 20.

30 См. об этом: Hagemeister M. P.A. Florenskij und seine Schrift „Mnimosti v geometrii“ (1922) // Florenskij P.A. Mnimosti v geometrii. München, 1985, S. 10; Исупов К.Г. Павел Флоренский: наследие и наследники // П.А. Флоренский. Pro et contra. СПб., 2001, с. 9.

31 Жегин Л.Ф. Воспоминания о П.А. Флоренском // А.П. Флоренский. Pro et contra. СПб., 2001, с. 164.

32 Florenskij P.A. Leben und Denken II. Ostfildern 1996, S. 183.

33 Там же, S. 185ff.

34 Флоренский П.А. Сочинения в четырех томах. М., 1998, с. 672-673.

* «Ибо, кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее». – Прим. пер.

* «Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира чрез рассматривание творений видимы, так что они безответны». – Прим. пер.

* «И видел я как-бы стеклянное море, смешанное с огнем; и победившие зверя и образ его, и начертание его и число имени его, стоят на этом стеклянном море, держа гусли Божии». – Откровение Иоанна Богослова 15:2. – Прим. пер.

35 Флоренский П.А. У водоразделов мысли.