I. БОГИ И ГЕРОИ.
————————————
————————————
а) ГЕКЗАМЕТРЫ.
Жил первый род человеческий счастливо, мудро, спокойно.
Век золотым этот назван: как боги, не знали печалей
Люди земли, и не знали забот и труда и болезней.
Старости дряхлой не знали счастливые люди, и смерть их
Тихой, спокойной была: умирали они безмятежно.
Мудрый и праведный век, поколение это — пропали.
Век же второй и второй род людской несчастливыми были.
Век тот серебряным назван, и люди рождались слабее,
И неразумными жили они, непокорные Небу.
И уничтожил великий сын Крона всё их поколенье.
Создал Кронид — громовержец род третий и третий век — медный.
Создал из древка копья он людей и могучих и страшных.
И возлюбили те люди обильные стонами войны,
И постепенно в Аид Отправляли друг друга жестоко,
Зевс же остатки людей уничтожил великим потопом.
Создал тогда век четвёртый эгидодержавный властитель.
Род этот Девкалионом рождён был из камня,
Род благороднейших полубогов и героев великих.
Всех их похитила смерть — в Илионе, у врат ли Фиванских.
Век наступил и сейчас продолжается пятый — железный.
Ночью и днем изнуряют людей то работа, то горе,
А от богов получают они только зло и заботы.
Правда, примешано к злу и добро, только зла все же больше:
Дети не чтут уж родителей, нет и меж братьями дружбы,
Не соблюдаются клятвы, не ценятся правда и честность,
Властвуют всюду богатство, безумие, гордость и сила.
Души пяти поколений покоятся в разных пределах:
Дети счастливого века теперь уже светлые духи
И покровители новых — несчастных и злых — поколений,
Люди четвертого века не ведают мрака Аида:
Зевс поселил далеко их, на самом краю Океана,
Там и живут на блаженных они островах беспечально,
Сладость плодов благородства и смелости мирно вкушая.
А непокорных и глупых, что жили в серебряном веке,
Где и живут они, тоже печалей не зная.
Но и блаженства и счастья лишили их светлые боги.
Люди же медного века — могучие, гордые люди
Воины неукротимые и кровожадные — стали
Верной добычей, трофеем ужасного царства Аида,
Ибо друг друга они истребили, не зная пощады.
Что жe, несчастным, теперь нам Крониды готовят в награду?
Что мы получим: блаженство, мученья — иль темень забвенья?
Запорожье, I9 апреля 1981.
Боги Олимпа сурово карают не только за злобу:
Люди, лишенные вкуса, невежды – им тоже противны.
Некогда Пан, возгордившись своею игрой на свирели,
Вызвать решил Аполлона на некое с ним состязанье.
В пурпурный плащ, облаченный, явился с кифарой своею
На состязание Феб златокудрый, увенчанный лавром.
Пан начинал тогда первым: простые и нежные звуки
Милой свирели пастушеской вмиг огласили окрестность.
Но, лишь закончилась песня, как Феб-Аполлон вдруг ударил
В струны кифары своей золотой, и торжественно, стройно
Звуки божественной музыки — дивная, чудная песня,
Полная горней красы, полилась по долинам и горам.
Всё погрузилось в молчание. Только мелодия Феба
Мощной широкой волною неслась, покоряя, чаруя…
Замерли звуки кифары, и все присудили победу
Светлому богу, дающему радость певцу — Аполлону.
Славили Феба все люди, один лишь Мидас восторгался
Пана простою игрой, не желая приветствовать Феба.
Гнев охватил Аполлона. Схватил он Мидаса за уши,
Вытянул их , как ослиные уши, певец светозарный.
Так был наказан невежда за то, что осмелился Фебу
Глупость свою показать и отсутствие тонкого вкуса.
Запорожье, 20 апреля 1981.
Вечно над миром царит лучезарнейшая Афродита,
Что у Киферы из волн пеной была рождена.
Боги и люди, и звери подвластны благой её силе —
Силе волшебной любви, радость дающей и грусть.
Но и сама вечноюная тоже подвластна той страсти,
Ведь не богами любовь — ею они рождены.
Ибо не бог, кто не знал всех жестоких мучений любовных.
Тот же, кто их испытал, — богу подобен душой.
Царского сына Адониса ты, золотая Киприда,
Так полюбила, что всё бросила ты для него.
Не было равных Адонису ни средь богов олимпийских,
Ни среди смертных людей — так был Адонис красив.
И, подчиняясь ему, полюбила охоту Киприда,
Хоть того дела она раньше не знала совсем.
Только однажды богиня забытый Олимп посетила,
Нежный Адонис лишь час был предоставлен себе.
Ловко собаки Адониса подняли страшного зверя
И, убегая, кабан бросился вдруг под копье.
Выбил копье у охотника зверь исступленный; клыками
Белое тело пронзил – юный Адонис упал.
И Афродита, узнавшая вмиг о несчастье великом,
Бросила светлый Олимп и опустилась на Кипр.
Тело несчастного юноши стала искать со слезами,
Нежные ноги свои обувью не защитив.
Там, где Киприда печальная нежной ногою ступала —
Там оставались в пыли капельки крови ее.
Тело Адониса юного в скорби своей Афродита
Вечером только нашла — и оросила слезой.
В память о нежно любимом велела тогда Афродита,
Чтобы из крови его чудный возрос анемон.
Там же, где капли божественной крови Киприды остались,
Пышные розы взошли, красные, словно та кровь.
Тучегонитель, скорбя о великой печали Киприды,
Брату Аиду сказал: ‘‘Пусть же Адонис всегда
В царстве подземном твоём только зиму проводит и осень,
Но к Афродите опять пусть он приходит весной.’‘
И по веленью богов Афродита и юный Адонис
Каждой весною опять страстно сливали уста,
И становились великие боги добрей на полгода,
И становилось теплей в мире людей от любви.
Запорожье, 21 Апреля 1981.
Тот, кто Аид очаровывал песней своей чудотворной,
Ради возлюбленной пел мрачным подземным богам —
Вновь возвратился на землю без милой своей Эвридики.
Скорбью безмерной объят наш сладкогласый Орфей.
Канули годы унылые — верен жене сын Эагра:
Пусть Эвридика ушла — не иссякает любовь.
Ранней весною во Фракии пел он однажды на поле,
Струны кифары златой перебирая в тоске.
Птицы слетелись и дикие звери столпились, покинув
Горы, леса и поля, — рядом с Орфеем-певцом.
Даже деревья придвинулись, слушая грустную песню:
Замерли ветви на них, не шевелится листва.
Женщины вдруг появились, справлявшие празднество Вакха:
Громкие крики слышны, звуки тимпанов и флейт.
И, устремившись к Орфею, вскричала хмельная вакханка:
‘‘Он ненавидит всех жён, их отвергая любовь!’‘
Бросила тирс, чтоб Орфея убить, эта дерзкая дева,
Бросила камень в него, чтобы Орфея убить.
Но, побеждённый чарующим пением, камень покорно
Рядом с Орфеем упал, лёг, усмирённый, у ног.
Плющ, обвивающий тирс, защитил от удара Орфея,
Только неистовый крик голос певца заглушил.
Злобные возгласы, шум — стали слышнее, чем песня,
Тщетно взмолился Орфей, чтоб пощадили его.
Голос, взывающий к ним о пощаде не слышат вакханки —
Голос, который смирил камни, богов и зверей.
И, окровавленный, рухнул певец, расставаясь с душою.
Девы же тело его рвали, от крови пьяны.
Плач вдруг печальный послышался: плакали птицы и звери,
Реки, деревья, цветы, скалы, и море, и твердь.
Соединилась навеки Орфея душа с Эвридикой,
Боги кифару его взяли к себе в небеса.
Тот, кто созвездие Лиры увидит на траурном небе,-
Вспомнит Орфея, и вновь славу ему воспоёт.
Запорожье, 24 апреля 1981.
Подвиги богоподобного сына земли Геркулеса
Славу снискали ему средь олимпийских богов.
Много врагов он убил и прошел через муки большие,
Неуязвимым он был перед оружьем врага.
Если б не плащ Деяниры, то много бы подвигов славных
Он совершил бы еще, славу умножив свою.
Знайте, жестокие женщины: смерть к нам от вас лишь приходит,
В сонм же бессмертных богов сами мы вводим себя.
Запорожье, 26 апреля 1981.
б) ЯМБЫ.
Где угрюмый камень скрывает пена,
Словно плащ невесты на мертвом теле,
На скале Левкадской у брега моря —
Полубогиня.
Что здесь делать стройной, фиалкокудрой,
Развернуть чью сполу и бог хотел бы?
Что случилось вдруг у Сапфо прекрасной,
Что же случилось?
Что здесь делать той, кто милей Елены?
Неужели так же, как смертным людям,
Разрывают сердце ей ревность злая,
Страсть без ответа?
Та, чей нежный голос — ручей аркадский,
Чьи глаза — как звёзды ночей лесбийских,
Чьи уста других обращали в рабство —
Ныне рабыня,
И Сапфо, унижена этим рабством,
Рабством страсти, данной ей Афродитой,
Средство ищет здесь от любви несчастной
У Посейдона.
Видишь, Фаон, волны о скалы бьются,
Сполу видишь там, у скалы Левкадской?
Нежную Сапфо, истомясь от страсти,
Море раздело.
Запорожье, 29 апреля 1981.
7. АНАКРЕОНТ.
Неопытна моя кобылка, молода:
Гривастая, с тугим красивым крупом,
Презрев узду, она несёт меня… Куда!?
Ведь так мы в небесах скорее будем!
Иная скачка мне дороже по всему —
Дорогой не прямою и не пыльной:
Чтоб приближался к нам Олимп — не мы к нему,
Чтоб небеса к нам плавно нисходили.
Я опытный наездник, но люблю скакать
Лишь на лошадке, знающей дорогу:
Она не суетится, не несётся вскачь,
Почуяв, что я ставлю в стремя ногу.
Но стал приятен мне и этот юный пыл,
Хоть в небесах мы слишком рано были.
Ее объезжу я, как раньше приручил
Лошадок, что в Олимп меня возили.
Запорожье, 3 мая 1981.
Не могу к тебе проникнуть, не могу обнять тебя,
Будто ты, словно Даная, в подземелии живёшь.
Но великий громовержец, эту деву полюбя,
К ней послал в девичье лоно золотой волшебный дождь.
Просочившись в подземелье, капли этого дождя
Заскользили по одежде и скрывались сразу в ней,
Цель великой страсти Зевса без ошибки находя.
Был герой зачат Данаей — богоравный сын Персей.
Мне же, смертному, вовеки счастья с милой не познать.
Ты живёшь не в подземелье, но преграда предо мной.
Ты за ней надежно скрыта… Зевсом не могу я стать,
И хоть ты почти Даная, только мил тебе другой.
Запорожье, 4 мая 1981.
Весёлый бог вина, великий Дионис!
Ты можешь быть и добрым и суровым.
Твоё оружие — вино и плющ, и тирс,
Тимпаны, флейты, легкие покровы.
Но дщери Миния запомнят твой урок:
Они тебя всесильным не признали,
Но поняли, что Вакх — всесильный бог,
Когда мышами маленькими стали.
Не спрятаться от гнева божества никак.
Чтоб он не превратил в мышей летучих —
Будь друг вину и будь гордыне враг.
Так Дионис всех трезвых смертных учит.
Запорожье, 7 мая 1981.
Уж если дал вино нам Дионис — пейте!
И не беда, что тяжелеют вдруг ноги,
Что голову свою поднять уже трудно
Зато покажется нам жизнь тогда лёгкой.
То не беда, что встать уже нельзя с ложа:
Гляди — вокруг, прекрасны и хмельны, девы.
Не встать им тоже и мужчин поднять трудно,
Но волей неба всё ж восстанет здесь нечто.
Вакханки юные подарят нам песни,
А мы им — сладкий хмель и юный пыл тела.
Уж если дал вино нам Дионис — пейте!
Прекрасен пир и дев младых любовь ночью.
То не беда, что голова болит утром:
Ведь разве есть похмелье хуже, чем старость?
Запорожье, 7 мая 1981.
ПРИМЕЧАНИЯ
Цикл ‘‘Боги и герои’‘ создан по мотивам древнегреческой литературы.
Содержит стихи и стилизации на мифологические сюжеты, а также на
сюжеты, связанные с жизнью эллинских поэтов. Первая часть цикла ‘‘ГЕКЗАМЕТРЫ” включает в себя пять мифов, изложенных по различным источникам: миф о пяти веках, мифы об Аполлоне, Афродите, Орфее и Геракле. Но если первый миф изложен полностью, то остальные являются
лишь фрагментами. №№ I и 2 написаны гекзаметром:
! ! ! ! ! !
— — — / — — — / — — — / — — — / — — — / — — _
! ! ! ! ! !
— — — / — — — / — — — / — — — / — — — / — —
№№ 3, 4, 5 написаны пентаметром:
! ! ! ! ! !
— — — / — — — / — — — / — — — / — — — / — —
! ! ! ! ! !
— — — / — — — / — / / — — — / — — — / —
Малодостоверная версия о самоубийстве Сапфо (Сафо)из-за неразделённой любви к юноше Фаону изложена в № 6 “сафической строфой’‘ — особым ямбом, используемым поэтессой в стихотворениях ‘‘Пещера нимф’‘, ‘‘Моление к Гере’‘, ‘‘К брату Хараксу’‘.
№ 7 — подражание Анакреонту, выполненное, впрочем, совсем нехарактерным для греческой поэзии рифмованным ямбом.
№8 – изложение мифа в современном восприятии, выполнено рифмованным хореем.
№9 – не изложение, а скорее, напоминание о мифе, выполненное рифмованным ямбом.
№10 — фантазия на анакреонтические мотивы, изложенная холиямбом (хромым ямбом), встречающимся у Гиппонакта и др.
———————————————-
——————————————————
————————————————————
I. ДОБРО И 3ЛО.
———————————
———————————
Мара — грешник Учителю как-то сказал,
Что приемлет отец от сынов своих счастье,
Что владелец коровы блаженство познал,
Молоко её утром вкушая из чаши,
Что привязанности людям счастье несут,
А без них мы не знали б счастливых минут.
И ответил Учитель: безмерно скорбит
Из-за сына отец, если сына имеет;
Будет горем владелец коровы убит,
Если тигры настигнут её за деревней.
Ведь привязанность только несчастье несёт:
Кто не знает её — не скорбит только тот.
Запорожье, 8 апреля 1981.
Взгляни, как образ изукрашен сей —
Взгляни на тело, что полно изъянов,
Составленное, как у обезьяны,
Из множества бессмысленных частей:
Болезненно, исполнено мечты,
В которой постоянства нет в помине,
Определённости и точных линий,
А лишь гордыня ложной красоты.
Гнездо болезней, крепость из костей,
Оштукатуренная кровью, плотью,
Обман и смерть, и старость, и заботы —
Все от рожденья проживают в ней.
Запорожье, 8 апреля 1981.
Через сансару рождений пройдя,
Тщетно искал я строителя дома.
Только душа возрождалась опять,
Горестной цепью рождений влекома.
Видишь — строителем созданный дом
Снова построить строитель не в силах,
И без конька уже крыша на нём,
Время уже расшатало стропила.
Дом этот рухнет в назначенный миг,
Сердце за стенами жить перестанет:
Разум в скитаниях тщетных достиг
Полного уничтоженья желаний.
Запорожье, 8 апреля 1981.
Нет большего огня, чем страсть,
И трудно потушить то пламя.
Нет бед страшней, чем злобы власть,
Чем ненависть, что вечно с нами.
Несчастья большего, чем плоть,
Не знают люди в этом мире.
И как желанья побороть
На женском ложе иль на пире?
И нам не могут счастья дать
Ни ненависть, ни плоть , ни страсти.
Увы, мы можем лишь желать
Спокойствия — вершины счастья.
Запорожье, 10 апреля 1981.
Сотвори себе остров, борись за него;
Коль очищен от скверны – ты стал безупречен.
Не придёшь больше к старости, и твоего
Возрожденья не будет — а будешь ты вечен.
Постепенно, как мастер серебряных дел
Очищает от грязи серебряный кубок,
Очищайся от скверны, и как ты хотел,
Будет вечность — страдания больше не будет.
Запорожье, 15 апреля 1981.
Коль рана на руке — несущий яд
Мгновенно изойдёт в предсмертном стоне.
Но никакие яды не вредят,
Коль раны нет и коль чисты ладони.
Ты сердцем восприми, а не на слух: позд.: (мои слова)
Кто зла не делал — не подвержен злу. (не боится зла)
Запорожье, 15 апреля 1981.
Ненависть — дитя победы.
Пораженье — мать печали.
Одной песней прозвучали
Наши радости и беды.
Кто живёт, всегда спокоен,
Кто не знает поражений,
Для кого победы — тени,
Счастья только тот достоин.
Запорожье, 15 апреля 1981.
Ту мысль шальную, что подвластна злу,
Как лотос, уязвима и прекрасна,
Лишь мудрый направляет как стрелу:
Обузданная мысль приводит к счастью.
Подстерегаем мы ее в тоске.
Как изощрённа и непостижима,
Как бестелесна мысль, что вдалеке
Блуждает и всегда проходит мимо.
И разве тот, чья мысль нестойка, мудр?
В той мысли страх, а истина и вера
Колеблются, как пламя на ветру:
Нет мудрости, где страх царит безмерный.
Но если непорочность мысли сей
Отвергла все блаженства и страданья
И если нет добра и зла в ней — значит, в ней
И страха нет — есть мудрость созерцанья.
Запорожье, 15 апреля 1981.
Кто рекам русло вечное менял,
И вот вода где надобно несётся,
Кто строил оросительный канал —
Воистину строителем зовётся,
Кто точно посылает в цель стрелу,
Кто досконально лёт её изучит,
Кто укрощает злую тетиву —
Воистину тот настоящий лучник.
Кто дерево искусством покорил,
И вот бревну бездушному придётся
Являть собой обитель чудных сил —
Воистину тот плотником зовётся.
Смиряют стрелы, волю их губя,
И реку, и бревно смиряют люди.
Но есть мудрец, смиряющий себя —
Воистину мудрее всех он будет!
Запорожье, 15 апреля 198I.
Кто может смеяться, в ком радость живёт,
Когда постоянно горит мирозданье?
Кто ищет лучи — просветляется тот.
Покрытым же тьмою награда — страданье.
Запорожье, 15 апреля 1981.
———————————————————-
———————————————————-
———————————————————-
ПРИМЕЧАНИЯ.
Цикл ‘‘Добро и Зло’‘ создан по древнеиндийским источникам.
Он включает в себя стихи, являющиеся как бы реминисценциями
из “Сутта-нипата”(ст. 33 -34) – стихотворение №11,
из “Дхаммапада” — ст. 147 -150 – стихотворение № 12,
ст. 153 -154 — -//- -//- № 13,
ст. 202 — -//- -//- №14,
ст. 236 -239 — -//- -//- № 15,
ст. 124 — -//- -//- №16,
ст. 201 — -//- -//- №17,
ст. 33 -39 — -//- -//- № 18,
ст. 80- -//- -//- № 19,
ст. 146- -//- -//- № 20.
Стихи не являются стилизациями, а написаны в традиционной
манере автора. Заимствованы лишь сюжеты и мысли из индийского
канона ‘‘Типитака’‘, части которого ‘‘Сутта — нипата’‘ и ‘‘Дхамма-
пада’‘ приписываются отшельнику из рода шакьев (Сакьямуни),
известному под именем Гаутама Будда. Упоминаемый в № 11 Мара —
некая индийская разновидность демона зла и сомнения, отдалённо
напоминающая Сатану.
III. БЕСЕДЫ И ЗАПИСКИ
————————————————
————————————————
-’‘Когда говорить некий миг наступает,
И НЕ ГОВОРЯТ — то теряют людей;
Когда же не надо болтать, и БОЛТАЮТ —
Теряют слова. Что же будет мудрей?’‘-
Кун-цзы вопросил и ответил: ‘‘Я знаю,
Что мудрый ни слов, ни людей не теряет’‘.
Запорожье, 2 июня 1981
Кун-цзы скитался с Янь Хуэем.
Без пищи шли они семь дней.
И среди бела дня Учитель
Заснул от слабости своей.
Когда же рису раздобыли
И ученик варил его,
Кун-цзы очнулся и увидел
(О, лучше б не видать того!)-
Янь из котла достал вдруг что-то,
Отправил в рот и проглотил,
И обернулся, но Учитель
Нарочно уж глаза закрыл.
Чуть позже рис уже сварился,
Восстав, Кун-цзы сказал: ‘‘Во сне
Отец просил покойный жертвы.
Чиста ли пища? Дай-ка мне!’‘
‘‘Увы, но пища не годится,-
В сердцах ответил Янь Хуэй.-
Есть уголёк в моём желудке,
Который ранее был в ней’‘.
Ваш ученик его увидел
И, чтоб недоброе отвесть,
Пришлось достать его оттуда
И до принятья пищи съесть’‘.
Вздохнул Конфуций, изрекая:
‘‘Мы доверяемся глазам-
Воистину нельзя им верить,
Я в этом убедился сам.
Мы полагаемся на сердце –
Но вот и сердце подвело.
Запомни твердо: человека
Познать, как видно, нелегко’‘.
Запорожье, 3 июня 1981.
Как неподвижное легко в руках держать,
Легко направить, что не проявилось —
Так мелкое мы можем потерять,
А хрупкое, глядишь, уже разбилось.
Кто действует — тот может проиграть,
Где ничего нет — там и наша сила;
Тот, кто имеет — может потерять.
Поэтому нас мудрость научила,
Как надо жить, чтоб истину познать:
От века предначертано нам было
Не действуя, удачи избегать,
Бесстрастье чтоб у нас в глазах застыло.
Запорожье, 4 июня 1981.
КАМЕНЬ.
Уходит он, покинув этот мир,
Туда, где тьма и вечное молчанье.
Уходит он, уставший от людей
И песню не допевший на рассвете.
Для золота и яшмы есть цена.
Оценивают также платье, звуки,
Лицо, фигуру, волосы и дом,
Умение любить или сражаться.
Но незаметен тот среди людей,
Кто в битвах не одерживал победы,
Кто не умеет украшать себя,
С рождения талантом сам украшен.
Ведь среди мер длины и красоты,
И времени, и веса, и богатства
Нет меры, чтоб талант определить
И подсчитать и праведность и мудрость.
Поэтому уходит он туда,
Где тьма и хлад и вечное молчанье,
Держа в объятьях камень, чтобы он,
Бездушный, посочувствовал в несчастьях,
Помог, коль не помогут злые люди
(Пусть Небо наделило их сердцами!) —
Чтоб в жалобах бессонных, пенях горьких
На дне реки найти успокоенье.
Запорожье, 6 июня 1981.
Навзрыд заплакали немые тучи.
Как глубока печаль их и остра!
И приняли слезинки, как алмазы,
Роскошный лес и лысая гора.
Они не дарят тучам утешенья:
Печаль везде — пришла её пора…
Но вот взлетает, чтоб утешить тучи,
Седой дымок потухшего костра.
Запорожье, 20 июня 1981.
Жили в пределах земли Линь-нам
Сестры из рода Лак.
Младшую девушку звали Ни,
Старшую звали Чак.
Ханьский наместник страны Виет —
Злобный, коварный враг:
Лoжным доносом он погубил
Мужа сестрицы Чак.
И воспылали гневом тогда
Сестры из рода Лак:
Подняли верные им войска,
Бросили свой очаг,
Освободили страну — Виет,
Приняли имя Чынг,
И полюбил весь народ сестёр,
Смелый воспев почин.
Ханьский наместник бежал в Китай,
А император-сын
Войско большое на юг послал —
Не испугались Чынг.
В битве на десять китайнев был
Воин у них один:
Так и погибли они в бою —
Сестры из рода Чынг.
Плача, тамошний люд воздвиг
Храм, что в деревне Хат.
Тот, кто погиб за отчизну и честь
Как эти сестры, свят.
Запорожье, 22 июня 1981.
СЕРДЦЕ.
( два хокку )
I.
Проснуться ночью,
Слушать, как шумит в ветвях
Бессонный ветер…
II.
Сверкает роса —
Драгоценные камни
На листьях в саду…
Запорожье, 25 июня 1981.
( танка )
Вброд через речку еду
Лунной и ясной ночью.
Бык осторожно ступает,
Брызги вздымая, точно
Некий кристалл разбивая.
Запорожье, 26 июня 1981.
( танка )
Не должен друг быть молодым,
Высокородным, лживым, жадным,
Здоровым, пьяным, беспощадным,
А должен мудрым друг твой быть,
Быть щедрым и уметь лечить.
Запорожье, 29 июня 1981.
( танка )
Как зеркало, которое само
Не стоит ничего – лишь отражает
Все то, что видит, — так душа
От бед и от забот страдает,
Когда цена ей — полгроша.
Запорожье, 29 нюня 1981.
ПРИМЕЧАНИЯ.
Цикл ‘‘Беседы и записки’‘ создан на основе изучения древних
и средневековых литератур Китая, Вьетнама и Японии. Часть
стихотворений стилизована. В частности, №23 оформлен
приблизительно так, что создаётся некая видимость сплошной
парной рифмы, что характерно для некоторых китайских стихотво-
рений. Форма №26 почти повторяет форму некоторых вьетнамских
песен. То же можно сказать и о №25.
№№ 28, 29, 30, хотя и названы ‘‘танка’‘, но напоминают этот
древний японский жанр только в сюжетах для изображения. Класси-
ческий ‘‘танка’‘ совершенно без рифмы, и количество слогов в его
строчках таково: 5 + 7 + 5 + 7 + 7. Правда, количество строчек
всё же сохранено: их пять. ‘‘Танка’‘ в переводе значит ‘‘короткая
песня’‘. Усеченный вид ‘‘танка’‘, появившийся в Японии в ХVI в.,
называется ‘‘хокку’‘, и №27 является ‘‘экспериментальным’‘ хокку,
соблюдающим все его требования: тематические, а также относите-
льно кол-ва слогов в строке, кол-ва строк и отсутствия рифмы.
Сюжеты или мысли, изложенные в цикле, заимствованы:
№21 — Книга Луньюй, гл. ХV, 8 (Китай)
№22- Вёсны и Осени Люя (Китай)
№23 — Даодэцзин, 64 (Китай)
№24 -поэма Цюй Юаня ‘‘С камнем в объятиях’‘ (Китай)
№25 — по мотивам вьетнамской лирики (Вьетнам)
№ 26 -книга Ле Те Сюйен ‘‘Собрание чудес и таинств земли Виет’‘
№27 — книга Сэй-Сёнагон ‘‘Записки у изголовья’‘ (Япония)
№28 -книга Сэй-Сёнагон ‘‘Записки у изголовья’‘ (Япония)
№29 — книга Кэнко-хоси “Записки от скуки’‘,СХVII.(Япония)
№30 — книга Кэнко-хоси ‘‘Записки от скуки’‘,ССХХХV.(Япония)
И еще одно: изложение чьих-то мыслей ещё не есть
их разделение. В противном случае я был бы одновременно
эпикурейцем, буддистом, конфуцианцем, иудаистом и т.д.
IV. ЗАКОН И БЛАГОДАТЬ.
———————————————-
———————————————-
Суровый бог увидел человеков,
В грехе живущих и творящих зло,
И опечалился, и молвил в своём сердце:
‘‘Сотру живое я с лица земли!’‘
Земля растленна, зла полна и лжива
Предстала перед Крепким, и тогда
Он рек святому мужу, старцу Ною,
Что уничтожит всё живое на земле.
И отворились все колодцы бездны,
Открылись ставни неба, и потоп
Обрушился на сушу и на море,
И сорок дней проклятый ливень лил.
Но спасся Ной, жена его и чада,
И чистый и нечистый всякий скот.
Бог спас их праведность и непорочность,
Других же покарал за грех и зло.
Но что мы ныне видим? То же горе-
И зло, и ложь, и зависть, и разврат.
Чего же ждать нам от потомков Ноя,
Как не того же, что вложил в них он?
Вина любитель, Ной самовлюблённый!
Не в том ли благочестие твоё,
Что ты, узнав о будущем потопе,
Ковчег создал для одного себя?
Запорожье, I2 мая 1981.
Так в чём же вина моя перед Тобой?
Ни в чём пред Тобою я не согрешил.
Душа из меня вытекает слезой.
Зачем испытать Ты Иова решил?
Взываю к Тебе, но ответа мне нет.
Палач беспощадный, за что меня бьёшь?
Тебе ль не служил я с младенческих лет?
Мне ль ныне мученья в награду даёшь?
Не знаю, какая великая мысль
На дело такое подвигла Тебя,
Но думаю: тех, кто Тобою полны
Ты должен беречь и лелеять, любя.
И я не боюсь, что Ты пени мои
Услышишь — скрывал ли я что пред Тобой?
Ты некогда благословил мои дни,
А ныне душа вытекает слезой.
Какой же в том смысл, что из недр изойдя,
Вкусив от блаженства, греха не познав,
Я вынужден плакать, о том лишь скорбя,
Что стал я игрушкой господних забав?
Запорожье, 16 мая 1981.
…И царь Валтасар сделал пир превеликий.
Дворец переполнили факелов блики.
Царь тысячу слуг и вельмож там собрал.
Все пили вино, и рабыни им пели,
И царь Валтасар, чтобы все охмелели,
Златые сосуды внести приказал.
И, чтоб надругаться над верой чужою,
В сосуды, добытые диким разбоем,
Велел вавилонские вина вливать.
И пили из них, и царя прославляли,
И все, кто там был, охмелели и стали
Златых и железных богов прославлять.
Но в самый тот час появилися РУКИ.
Веселье затихло, пропали все звуки,
И против лампады писали персты
На извести стен вавилонских чертогов —
Уверенно, тихо, спокойно и строго,
Явившись как будто бы из пустоты.
И царь изменился в лице и, мрачнея,
Призвал он гадателей всех и халдеев,
Велел прочитать начертанье небес.
Никто не открыл Валтасару той тайны —
Дурное иль доброе предначертанье
Три слова всего: МЕНЕ, ТЕКЕЛ, ПЕРЕС.
Рабыни нагие безмолвно лежали,
И факелы мрачные блики бросали,
И капало на пол из кубка вино.
Пришёл Даниил и сказал Валтасару:
»Я вижу в словах тех суровую кару —
ИСЧИСЛЕНО, ВЗВЕШЕНО, РАЗДЕЛЕНО’‘.
‘‘Исчислены дни всех твоих прегрешений,
И перед лицом всех былых поколений
Ты взвешен и найден легчайшим из всех.
Разделят и царство твоё, и богатства
Мидяне и персы — они не боятся
Того, кто оставил свой меч для утех’‘.
‘‘Того ж, кто бездушным каменьям молился,
Чей взор от могучих небес отвратился —
Постигнет суровая кара небес…
И вот за грехи и неверие злое
Господь начертал на стене пред тобою
Три слова всего: МЕНЕ, ТЕКЕЛ, ПЕРЕС’‘.
Запорожье, 16 мая 1981.
Непостижимы вещи три,
И четырех не разумею:
Орла небесные пути,
На гладком камне след от змея,
След корабля в морской пучине
И в юной деве след мужчины.
От трех людей трясется твердь,
И четверых носить не может:
Раба, что стал царем теперь,
Глупца обжорливого тоже,
Распутницу, что замуж вышла,
И чернь, пирующую пышно.
Запорожье, 16 мая 1981.
СУЛАМИФЬ:
О, целуй меня, милый, ведь ласки твои
Слаще вин иудейских — от них я пьянею.
Ведь недаром все девушки из-за любви
Поглядеть на тебя, приоткрывшись, не смеют.
Что ж, я тоже красива — свидетель Салим:
Не гляди, что смугла — меня солнце пригрело.
Прогневила я братьев: служила я им,
Виноградник же свой уберечь не сумела.
Разливает мой нард в тишине аромат.
О возлюбленный! — встречусь с тобою, мой милый,
И, едва лишь погаснет багровый закат,
Потеряю и разум, и слово, и силы.
Ты, мой милый, как ладанка с миррой на мне,
Что ночует меж грудями ночью погожей.
Нам стена — кипарис, крыша -кедр в вышине,
И трава нам зелёная — мягкое ложе.
Так нашла я теперь пирования дом.
Надо мною любви твоей жаркое знамя.
Освежите меня, подкрепите вином,-
От любви к Соломону я изнемогаю.
А в кольце его рук загораюсь я вновь.
Заклинаю вас, девушки Иерусалима,
Не будите пока, не будите любовь:
Сон разрушится скоро легко уязвимый.
СОЛОМОН:
О, Суламифь, ты прекрасней и лучше
Дщерей Израиля и Иудеи.
Ты словно нежный цветок меж колючек;
Очи твои — голубицы, лилея!
Встань же, прекрасная, встань, моё счастье,
Выйди ко мне, ведь зима отступила
И миновало лихое ненастье:
Птицы запели, цветы распустились.
Дождь отшумел, сад прохладою дышит,
Время настало цветения ночи,
Горлицы голос в краю нашем слышен,
И наливает смоковница почки.
О, ты прекрасна в тени своей спальни:
Кудри твои — словно козочек стадо,
Зубы — как белые овцы в купальне,
Губы — как алая лента, отрада!
Шея твоя – как Давидова башня,
Груди твои — словно двойня газели.
Вся ты, любимая, дивно прекрасна,
Нет ни пятна, ни изъяна на теле.
Как ты пленила меня, о невеста!
Ласки — как вина, уста — словно соты.
Мёд с молоком сочетаются вместе
Под языком у сестрицы-красотки.
СУЛАМИФЬ:
Я ночами на ложе искала его,
Я искала, но милого не находила.
Лишь на улице встретила снова того,
Кого в сердце своём я навек поселила.
Привела его в дом, обняла его вновь…
Заклинаю вас, девушки Иерусалима,
Не будите пока, не будите любовь:
Сон любви очень хрупкий, легко уязвимый.
Слышу стук – мое сердце не спит в тишине.
Но сняла я хитон – что же, вновь одеваться?
Он позвал — и взыграла утроба во мне.
Но я вымыла ноги – и снова мараться?
Поднялась я, чтоб милому двери открыть,
Мирра с пальцев моих полилась на засовы.
Отворила я дверь, чтоб его пригласить,
Но его не нашла – не дождался он снова.
И искала его, и звала его я,
Но его не нашла, и он мне не ответил.
Стражи города больно избили меня,
И домой возвратилась я лишь на рассвете.
Где живёт он и скрылся опять почему?
Я не знаю, — о девушки, вас заклинаю,
Если встретится вам — то скажите ему:
От любви к Соломону я изнемогаю.
СOЛОMOH:
Запертый сад ты, сестра и невеста,
Ты — запечатанный чистый источник.
Ты — словно сада заросшее место,
Где не пройти через заросли ночью.
Сад твой гранатовый чуден плодами,
Чист твой колодец живою водою;
Голос твой слышу душой и ушами —
Он призывает, лишает покоя…
Сердце с рукою к ней в двери стучится.
Может, скорее мне двери откроет?
Кудри полны мои влагою чистой,
Кудри полны предрассветной росою.
О, отведи от меня свои очи!
Как они алчное сердце волнуют!
Как половинки граната, средь ночи
Жаждут ланиты моих поцелуев.
Есть шесть десятков цариц, а наложниц —
Восемь десятков, девиц же — без счёта.
Но лишь одна красотою неложной
Ты воссияла как звёзды, как солнце.
Тот, кто увидит, споёт тебе славу.
Ныне душа моя пенью открыта.
Что ж удаляешься ты величаво?
О, оглянись, Суламифь, Суламита!
СУЛАМИФЬ:
Мой возлюбленный бел, и румян, и пригож.
Голова его — чистое золото, щёки —
Как цветник ароматный… Ужель он похож
На десятки других, столь красивый, высокий?
Его губы — как лилии. Мирра на них
А живот – изваянье из кости слоновой,
И сапфиры вокруг…Его ноги – столбы.
Он – как кедр из Ливана, и нужно ль другого?
Я ему отдана, он желает меня.
Так приди же ко мне, мой любимый, и вместе
Мы пойдем в виноградник, и там тебе я
Покажу, как лоза распустилась чудесно.
Мы посмотрим с тобой в винограднике том,
Как все почки раскрылись, цветы распустились,
В винограднике том, мы найдем себе дом,
Там я ласки свои подарю тебе, милый.
Аромат мандрагоров пьянит, словно дым.
Вот плоды: это то, что тебе берегла я.
Напою тебя, милый, вином я своим;
Пей, гранатовым соком моим запивая.
И в кольце твоих рук загораюсь я вновь.
Заклинаю вас, девушки Иерусалима,
Что ж так рано вы будите, девы, любовь?
Разрушаете то, что легко уязвимо?
СОЛОМОН:
Ноги в сандалиях дивно прекрасны,
Бедер изгиб — словно обруч искусный,
Чаша — живот твой: напиток в нем страстный,
Напоминает шербет своим вкусом.
Чрево твое — словно ворох пшеницы,
И обрамлен он букетом лилеи,
Шея — как гордая башня столицы,
Груди твои — словно двойня газели.
Стан твой — как пальма, стройней кипариса,
Тени холодной не даст он в награду,
Груди с плодами лишь могут сравниться,
С гроздями сочной лозы виноградной.
И захотел я взобраться на пальму,
И ухватился за фиников кисти.
Груди твои были б теми плодами
И подарили б напиток душистый.
С запахом яблок дыханье сравню я,
С добрым вином я сравню твоё нёбо:
Дай его выпить одним поцелуем,
Пусть опьянеет, взыграет утроба!
Ты сберегла мне плоды и напитки,
Учетверили они мои силы.
Много есть дивного у Суламиты…
Вместе мы, рядом; пришёл к тебе милый!
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _
Мой друг, положи меня вечной печатью
На сердце твоё, и как перстень — на руку.
Сильна та любовь, словно смерть, и проклятье
Тому, кто в любви испугался разлуки.
Люта преисподняя — ревность к любимым.
А стрелы её — как огонь, эти стрелы.
И испепелит тот огонь негасимый,
Настигнет в заоблачных даже пределах.
И воды большие любви не затушат,
И реки её затопить не сумеют.
Любовь — это больше, чем жизни и души,
И с нею расстаться намного труднее.
Когда же ценой своего достоянья
Захочет купить её некто за деньги,
Чтоб знать наслажденье, не зная страданья,-
ОН БУДЕТ ОТВЕРГНУТ ЛЮБОВЬЮ С ПРЕЗРЕНЬЕМ!
Запорожье, 18 мая 1981.
-
ЕККЛЕСИАСТ.
I.
ВСЕ СУЕТА СУЕТ,- сказал Екклесиаст,-
Все суета сует: что пользы человеку
От всех трудов его? – уйдет один из нас,
Придет другой, а мир останется вовеки.
Восходит солнца диск, ему на запад путь,
Но утром снова свет с востока людям светит.
Во все края земли сердито может дуть,
Но, землю обойдя, вернется снова ветер.
Хоть к устью рек всегда вода стремит поток,
Течёт она в моря, но не переполняет.
На свете нет того, кто рассказать бы смог:
Глаза и уши есть, но все ли сердце знает?
Что было — то опять свершится много раз,
Нет в мире новизны, все это было прежде.
Нет памяти о том, что было раньше нас,
Забудут и о нас грядущие невежды.
Решил я испытать весь мир умом своим
И видел все дела на этом буйном свете.
Тяжка задача та: увидел я лишь дым,
Увидел суету, увидел ловлю ветра.
Кривое ль распрямить? исчислить пустоту?
И я решил вкусить от глупости и знанья,
И в них увидел я одну лишь суету:
Ведь где обширен ум — обширно и страданье.
II.
И я сказал тогда, что мудрость — это свет,
А глупость — это тьма, но ведомо мне тоже,
Что участь лишь одна готовится для всех.
К чему же мудрость? — все равны на смертном ложе.
Что человеку здесь останется тогда
За все его труды, за тяжкую работу?
Печали — дни его, успехи — как вода
И скорбью лишь полны и мысли и заботы.
И вот я проклял жизнь. Противны все дела
Мне стали в этот час для зренья и для слуха.
Увидел я, что все на свете — суета,
Лишь ловля ветра и томленье духа.
III.
Рождаться время есть и время умирать,
И время насаждать и вырывать посадки,
И время убивать и время исцелять —
Всему положен час, и в этом нет загадки.
Есть время говорить, молчать, и пить, и есть,
И строить время есть и разрушать есть время,
Смеяться время есть и плакать время есть,
Разбрасывать есть час и складывать каменья
И время есть сшивать, и время чтобы рвать,
И время есть хранить, и время чтобы тратить,
И время есть искать , и время чтоб терять,
Есть время обнимать и избегать объятий
И что нам от того, что дух наш в небесах?
Из праха возросли и жили беззаботно,
Но час пришел, и вновь мы возвратились в прах,
Чтоб человек познал одну судьбу с животным.
IV.
У слабых слезы есть — им силы не дано
Мы любим угнетать, а утешать не любим.
Прославил мёртвых я, что умерли давно,
Воспел псалом тогда я всем умершим людям.
Но более всех их — и мёртвых и живых —
Блаженны, верно, те, кто вовсе и не жили:
Счастливей всех нас те, кто дней не знал земных,
Чем те, кто жив и кто гниёт в своей могиле.
V.
В делах не торопись, и все слова твои
Неспешными всегда, немногими да будут.
Пусты и мысли там, где головы пусты,
И тщетные слова мечтанья лишь разбудят.
Увидишь ли ты гнёт в своей родной стране,
Нечестие в суде иль извращенье правды,
Не думай, что над сим неправды уже нет:
Она и выше есть, и выше тоже, право.
Работнику Господь даёт хороший сон,
Поел ли сытно он иль малую крупицу.
Богатый хоть и ел, да не работал он,
И сытость не даёт ему во сне забыться.
Богатство — злой недуг. А что оно даёт?
Хоть каплю унесёт богач с собой в могилу?
Как наг пришёл сюда — нагим же и уйдёт,
И жизнь его — лишь страх, и злоба, и бессилье.
VI.
Даны всему вокруг названия навек,
И каждое из них известно людям имя.
С Сильнейшим разве мог тягаться человек?
Лишь суету плодил словами он пустыми.
Не знает человек, что лучше — сё иль то,
Во все дни жизни, что проводит словно тень он.
Что ждёт в конце наш мир — подскажет ему кто?
Всё это суета и духа лишь томленье.
VII.
День смерти лучше дня рожденья. Лучше мне
Войти в тот дом, где плач, чем в дом хмельного пира.
От скорби и от мук — душа добрей вдвойне,
А добрая молва — важнее лучшей мирры.
Но праведник умрёт, живущий лишь добром,
А нечестивец век живёт в своем нечестье,
Ни этим и ни тем не будь — и что нам в том,
Как жили мы — лежать в земле все будем вместе.
А хуже смерти, знай, лишь женщина. Она
Как сеть: душа её — тенёта, руки — узы.
Искал средь женщин я — и видел — ни одна
не может жить, чтоб нам не быть такой обузой.
Средь всех не свете жён достойных не нашёл,
Из тысячи мужчин нашел лишь одного я.
Я жён назвал грехом и средоточьем зол
Ведь что они? — в ноздре свиньи кольцо златое.
О женщины! Они лишь суета и дым,
Отрава тех, кто есть и новых поколений.
Был создан человек бесхитростным, прямым,
Они же ищут всё каких-то ухищрений.
VIII.
Не в мире никого, кто б ветер удержал,
Кто обманул бы скорбь и избежал несчастий,
И отпуск на войне никто не получал –
Над смертным часом нет у человека власти.
Hе знали очи сна ни ночью и ни днем,
И вот открылось мне: хотим дойти до сути,
Но все мы никогда до сути не дойдем,
И поисков века подобны лишь минуте.
IX.
Мне довелось узнать: удача — это дым,
И в беге победит не тот, кто всех быстрее,
Не мудрым — хлеб с вином, и золото — не им,
И в битве победит не тот, кто всех храбрее.
Но срок и случай злой нас настигает всех.
Не знает человек ни случая ни срока.
Как рыбы на крючке, как птицы, для утех
Попавшие в силки — так все мы в лапах Рока.
X.
И есть под солнцем зло: разумные в пыли,
А глупые вверху и ими управляют.
Посты — для дураков, и почести — для них,
Без почестей внизу достойный пребывает .
И видел я рабов, что едут на конях,
И видел я князей, пешком идущих рядом.
О наш безумный мир! В его печали — страх,
А радости его пропитаны все ядом.
XI.
Свой хлеб по водам ты без страха отпускай.
Сторицей воздает судьба за эту щедрость.
И много дней спустя найдёшь ты каравай —
Он в нищете тебя возрадует безмерно.
Те тучи, что черны, — дождь могут проливать,
И древо упадет на юг или на север.
Кто тучи видит — тот тогда не станет жать,
За ветром кто следит – в тот час не станет сеять.
Но ветра и дождей на жизненном пути
Не предсказать тому, кто цель пути не знает.
И остается лишь покорно нам идти,
Над головой своей опасность сознавая.
XII.
Так помни навсегда, от самых юных дней,
О том, что ты идешь, пути не разбирая,
О том, что дни придут на склоне жизни всей,
О коих скажешь ты, что ты их не желаешь.
Доколе не померк свет солнца и луны,
И после ливня вновь не омрачились тучи,
И стражи не дрожат, предчувствием полны,
И не трясутся те, кто ищет в окнах лучик…
…И БУДЕТ человек по крику петуха
Встречать немой рассвет, и девушки умолкнут,
(Страшны высоты им, дорога им страшна),
И птицы замолчат, тоскливо взвоют волки,
И отцветёт миндаль, и каперс опадёт,
Наестся саранча, и отойдут желанья —
Уходит человек, в свой вечный дом идёт,
И плакальщиц толпа его уж окружает.
Порвется шнур тогда серебряный, и вот
Златая чаша вдруг расколется на части,
И ветер у ключа кувшин твой разобьёт,
И проскрипит журавль колодцу о несчастье…
И возвратится прах, как и любой из нас,
В ту землю, коей был до своего рожденья.
ВСЕ СУЕТА СУЕТ,- сказал Екклесиаст, —
ВСЕ СУЕТА СУЕТ И ДУХА ЛИШЬ ТОМЛЕНЬЕ.
Запорожье, 22 мая 1981.
И придёт, и воссядет во славе Своей
Человеческий Сын на престоле небесном;
Перед Ним же толпою и шумной и тесной
Соберутся народы земли нашей всей.
Царь, как пастырь над стадом, свой суд будет править,
Человеков отделит одних от других:
Одесную поставит овец Он своих,
А ошуюю грязных козлов Он оставит.
Тем, кто справа, Он скажет: ‘‘Придите ко Мне
И наследуйте Царство, и будьте со Мною.
Когда жаждал — Меня вы поили водою,
И Мой голод всегда утоляли вполне;
Я был странником — с миром Меня принимали,
Я был наг — вы одели, призрели Меня,
Я болел — вы пришли Мою хворь отгонять,
Был в темнице — и там вы Меня посещали.’‘
Спросят агнцы Его: »Но когда же Тебя
Мы поили, кормили, в домах принимали,
Одевали Тебя и Тебя посещали,
И когда мы у ложа сидели, скорбя?’‘
И ответит им Царь: ‘‘То, что сделано вами
Для кого-то из братьев несчастных моих —
Это сделано было не только для них:
Учтены были ваши дела небесами.’‘
Тем, кто слева, Он скажет: ‘‘Подите же прочь,
Когда жаждал — Меня вы водой не поили,
Когда голоден был — вы Меня не кормили,
И от хвори позволили Мне изнемочь;
Я был странником — в дом вы Меня не пускали,
Я был наг — отказались одежду Мне дать,
И в темнице боялись Меня посещать, —
Для себя ли вы Царства сего ожидали?”
Спросят, плача, козлы: “ Где же, дай нам ответ,
Мы могли Тебя видеть нагим и голодным,
И болящим, и странником, и несвободным,
И ни разу мы не послужили Тебе?”
И ответит им Царь: ‘‘Что не сделано вами
Для кого-то из братьев любимых Моих —
То не сделано было не только для них:
Все на свете дела учтены небесами!”
Запорожье, 23 мая 1981.
Не зажигают в скрытом месте,
Ведь где оно — один бог весть —
Свечу, которая нам светит:
Для этого подсвечник есть.
Светильник тела — это очи:
Когда глаза твои чисты,
Светло и телу среди ночи;
Коль мрачны очи — мрачен ты.
Смотри ж внимательнее: этот
Чудесный свет в тебе самом
Воистину ль зовётся светом?
Не называется ль он тьмой?
Запорожье, 25 мая 1981.
Ели ваши праотцы в пустыне
Манну, но постигла всех их смерть.
Хлеб же сей, что сходит с неба ныне,
Вам не даст вовеки умереть.
Хлеб живой, который вы едите, —
Плоть Моя, и всю её отдам
Я за тех, кого вы убедите,
В том, что этот хлеб живой – Я Сам.
Плоть Мою едящий, как и пьющий
Кровь Мою – во Мне пребудут век.
Я же буду в них живой и сущий —
В человеках — Богочеловек.
Запорожье, 25 мая 198I.
И я взглянул, и вот: конь белый, а на нем
Сидит в венце златом победоносный всадник.
И он имеет лук и стрелы в колчане, —
Он вышел победить и покорить народы.
Увидел я затем, что вышел рыжий конь.
Сидящему на нем дано было Предвечным
Забрать весь мир с земли, начать эпоху войн,
Чтоб убивали мы в жестокости друг друга.
И вышел чёрный конь, и всадник был на нём,
И меру он имел, чтоб пищу мерять людям.
И золоту стал хлеб подобен по цене,
Чтоб голод наступил и нищета большая.
И я взглянул, и вот: конь бледный, а на нём
Могучий всадник Смерть, и следует за нею
Ужасный тёмный ад. И смерти власть дана
Над четвертью земли — чтоб убивать и мучить
Чтоб умерщвлять людей и мором и мечом,
И голодом, и всем, что может убивать нас.
Чтоб человек вскричал: ‘‘Пришёл великий день,
День гнева и тоски Сидящего на троне!’‘
Запорожье, 26 мая 198I.
——————————————————-
—————————————————-
————————————————
ПРИМЕЧАНИЯ.
Цикл ‘‘Закон и Благодать’‘, представляющий перепевы
библейских мотивов, назван так потому, что древнерусская
литература называла Ветхий Завет Библии ‘‘Законом’‘, а Но-
вый Завет ‘‘Благодатью’‘. Стихотворения цикла построены на
библейской тематике и представляют собой как бы поэтичес-
кое переложение различных частей Библии. В них самосто-
ятельность образной системы сведена к минимуму и предпри-
нята попытка максимального приближения к образному и сти-
листическому строю Библии.
Источники:
№ 31 — Ветхий Завет, Книга Бытия, гл. VII.
№ 32 — Ветхий Завет, Книга Иова, гл. XXX, ст. 26.
№ 33 — Ветхий Завет, Книга Даниила, гл. V.
№ 34 — Ветхий Завет, Книга Притчей Соломоновых, гл. XXX,
ст. 18 — 23.
№ 35 — Ветхий Завет, Книга Песни Песней Соломоновых.
№ 36 — Ветхий Завет, Книга Екклесиаста или Проповедника
№ 37 — Новый Завет, Евангелие от Матфея, гл. XХV, ст. 31- 45.
№ 38 — Новый Завет, Евангелие от Луки, гл. XI, ст.33-35.
№ 39 — Новый Завет, Евангелие от Иоанна, гл. VI, ст. 49.
№ 40 — Новый Завет, Откровение св. Иоанна Богослова
. (Апокалипсис), гл. VI, ст. 2-8.
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —
V. ПИР И БОЙ.
—————————-
—————————-
(касыда)
Нет на свете греха, чтоб затмил он собой
Беспощадность людей: разве будет герой
Убивать тех врагов, что уже пленены?
Беспощадные перед Аллахом грешны.
Нет страшнее греха, чем неправедный суд:
Как ты судишь людей? не тебя ль упрекнут
Завтра в том же, за что ты караешь других?
К милосердию, к правде взывает мои стих.
Так когда-то Аллах при Харуте сказал,
Что людские грехи он считать перестал,
И что ангелам следует суд совершить,
Но какие-то слабости людям простить.
А Харут и Марут так сказали Ему,
Что безгрешный противиться может всему.
И великий Аллах, улыбаясь, спросил:
‘‘Чтоб противиться злу — наберёте ли сил?”
И ответили богу Харут и Марут:
‘‘Мы — лишь суд для людей; Ты — для ангелов суд”
‘‘Испытай же Ты нас искушеньем любым —
И увидишь, что мы перед ним устоим’‘.
И ответил Рахман, помрачневший чуть-чуть:
»Что же, дети небес, отправляйтесь-ка в путь”.
И воистину ангелы между людей
Были чистыми, истыми в вере своей.
Но жесток этот суд и неправеден был,
И великий Аллах испытать их решил.
И однажды в обличье людей на базар
Прилетели они в предвкушении кар.
Среди шумных торговцев, в крикливых рядах
Вдруг явилась Харуту сама Красота.
И сказал он Маруту: ‘‘Гляди же скорей —
Я бы небо отдал, чтобы сблизиться с ней”.
А Марут, очарованный женщиной той,
Ей с мольбою сказал: ‘‘Пригласи нас домой”.
И, глазами смеясь, отвечала она:
‘‘Хорошо, но сначала купите вина”.
Ни Харут, ни Марут не смогли отказать,
Им пришлось это зелье запретное взять.
Вечер знойный пришел, а красавица им
Говорила: ‘‘Прохладных отведайте вин“.
Но Марут, призывая в свидетели всех,
Ей ответил, что пьянство — безумье и грех.
‘‘Что ж, — сказала красавица,- грех этот мал
Для того, кто другого греха возжелал:
Ведь желание сладких любовных утех —
Грех, пожалуй, не меньший, чем пьяницы грех”.
И смутился Марут, и смутился Харут,
И забыли обет, и забыли свой суд,
И всю ночь они сладкое пили вино,
И желание их распаляло оно…
И вся ночь пролетела, как будто бы час:
Оба ангела были в плену ее ласк,
Раем светлым для них оказалась постель,
И заснуть их заставил лишь тягостный хмель…
А наутро, восстав с головою больной,
Обратились к служанке, старушке одной:
‘‘Где та женщина, что привела нас сюда?
На губах её мирра, во взоре — звезда,
Её руки белы, как в горах чистый снег,
Слаще рая была эта ночь среди нег’‘.
И сказала им эта служанка в ответ:
‘‘Та, кто светит вам ночью, не любит рассвет.
Поглядите — звезда на востоке встает.
Это женщина та, — к вам она не придёт’‘.
И припомнили оба- Харут и Марут —
Свой обет перед богом, свой грех и свой суд,
И к Аллаху с повинной явились они:
‘‘Что нам делать, скажи, просвети наши дни’‘.
А Великий и Славный ответил: ‘‘Я рад,
Что вы поняли: жизнь на земле — это ад.
И за то, что обет не смогли соблюсти,
В рай небесный я вас не могу допустить.
Оставайтесь внизу и живите средь тех,
Чей судили жестоко вы суетный грех’‘.
Так Харут и Марут наказанье несут
За свою беспощадность, за грех и за суд.
Запорожье, 14 марта 1981.
Пророка звали Худ. Он веру нес народу,
Народ был назван Ад, и жил без веры годы.
И город он имел, богатый город Ирем,
И гордым был народ у гордого эмира.
Народу Худ сказал: ‘‘Тот будет жить в Эдеме,
Кто жизнь отдаст труду, забудет кто о лени,
Кто лишь добро творит – добро получит тоже.
Но кто ленив и зол – попасть в Эдем не сможет.
Прекрасно всё, что вы здесь создали руками,
Эдем прекрасней всё ж: он создан и сердцами.
Отверг пророка Ад, заставил удалиться,
И рай решил создать в своей Ирем — столице.
Так Салех самудян учил словам пророка,
Но был наказан он кяфирами жестоко.
Нельзя, чтоб лишь уста провозглашали веру.
Добро родит добро, но мерою за меру
Должны мы воздавать, когда добро в изгоях.
Подтверждено в веках речение такое.
Но Ирем гордым был, изгнал навеки Худа,
И в рай ему войти нельзя, как и верблюду
Пройти через ушко игольное — поверьте:
Над ним уж Азраил, суровый ангел смерти.
И повелел эмир разбить сады в столице,
Где пели б как в раю чудеснейшие птицы,
Велел дворцы создать, что тем не уступают,
О коих Худ сказал: ‘‘Они — алмазы рая”.
Но голос громовой с небес в тиши раздался —
От Ирема с тех пор и камень не остался:
Наказан город был по манию пророка
За дерзость, хвастовство и прочие пороки.
Запорожье, 15 марта 1981.
( кыта )
Если нищего ты наделяешь дарами —
Щедрым будь — так Аллах завещает в Коране.
Пусть рука расточает богатства без счёта,
А подсчёты ведутся всегда небесами.
Если щедрым ты был — в Судный день ты восстанешь,
Воскрешённый своими благими делами.
Если ж вёл ты подсчёт и дарил осторожно —
Утекут эти крохи прозрачными снами,
И не станут дары твои благом прощенья.
Пред Аллахом безгрешным ты будешь едва ли.
Запорожье, 16 марта 1981.
Одним Мехраб — на юг, другим на север Кыбла.
Но Кааба, поверь, лишь устаревший символ.
И где бы ни был ты — в Магрибе иль Хиджазе —
Единство береги, чтоб вера не погибла.
Два деда есть у вас, один лишь прадед общий.
И вот его завет: ‘‘В единстве — твоя сила’‘.
Аднана бойкий внук, суровый внук Кахтана,
Когда звезда Зухал вас всех разъединила?
Ужель забыли вы, как некогда единство
Повергло в прах врагов, неверных поразило?
И кыбла – только в нем: ты, возродив единство,
Добейся, чтоб тебя единство возродило.
Запорожье, 17 марта 198I.
Вспомни тех, кто покинул родную страну,
Ради страха пустого оставил войну.
Их Аллах, проклиная, истёр в порошок.
О, жесток Он к неверным, к трусливым жесток!
Но пророк воскресил их для жизни опять —
В жизни он повелел им страдать и страдать.
За измену отчизне рабов и рабынь
Он навеки оставил средь знойных пустынь.
Кто Эски ради злата пустого забыл —
Как Хиджаз, стал бесплоден, и пуст, и уныл.
И вовек не увидит он — ведь иль не верь —
Реку сна и покоя, святую Ковсерь.
Запорожье, 19 марта 1981.
О, страшнее любви и страшнее печали
Ничего ни Аллах, ни пророк нам не дали!
Как сказать, что уста твои — словно ручей:
Губы пить его свежесть вовек не устали б?
Как сказать, что глаза твои — словно простор:
Манят путника эти лучистые дали?
Как сказать, что рука вновь стремится к перу,
Лишь увижу твой стан — букву стройную ‘‘алиф’‘?
Как сказать обо всём, что хочу я сказать,
Но чтоб люди об этом вовек не узнали?
Как сказать обо всём, если наедине
Мы ни разу с тобою ещё не бывали?
Как сказать обо всём, если милой душа,
Как и души чужих, — из бесчувственной стали?
Запорожье, 28 марта 1981.
Я видел сон — несчастному как бы награда он.
И вспоминаю явственно теперь я этот сон.
Как милая на празднике мне кубок поднесла,
И, подмигнув украдкою , отвесила поклон.
Никто не ведал, милая, что ты мне поднесла,
И я один блаженствовал, вином тем оглушён.
И знал, что мне подарено волшебное вино,
И в нем уже мне слышался твой первый сладкий стон.
Я выпил чашу полную и вышел из шатра,
В ушах и в сердце слышался чудесный перезвон.
А ты ждала, о милая, меня ждала ты там,
Где ночь шатёр поставила, где тьма со всех сторон.
И вновь мы чашу выпили сладчайшего из вин,
Но были мы невидимы, как нам велит закон.
Любимым дарит радости Аллах наш наяву,
Несчастным, нелюбимым же — дарует только сон.
Запорожье, 2 апреля 1981.
РУБАИ
Зачем нам всем вино? — А воздух нам зачем?
Как сделать, чтоб оно доступно было всем?
Вдыхаем воздух в грудь — вино же в сердце льём,
Чтоб хоть на миг нам стать счастливыми совсем.
Запорожье, 11 апреля 1981.
Араб воспел вино. Зачем же, чтя Коран,
Другой араб отверг сей сладостный обман?
Аль-Маари мы чтим, Абу-Нуваса чтим,-
Но вовсе не за то, кто пьян или не пьян.
Запорожье, 11 апреля 1981.
Не укоряй меня, что пью вино с тобой.
Ведь я не весельчак — ведь я совсем другой.
Скажу тебе, как твой сказал Имруулькайс:
‘‘Пусть будет нынче пир, а. завтра будет бой’‘.
Запорожье, 11 апреля 1981.
—————————————————-
—————————————————-
—————————————————
ПРИМЕЧАНИЯ.
Цикл ‘‘Пир и бой’‘ создан на основе изучения мусульманской
культуры. Включает в себя стилизации арабских касыд, кыта,
газелей и рубаи.
№ 41 и № 42 — легенды из Корана, изложенные в форме ка-
сыда. Не сохранена монорифма (аа ба ва га да и т.д.), харак-
терная для арабской касыда. В № 41 вино называется запретным
зельем согласно Корану. Эмир в № 42 — князь (нарицат.).
№№ 43,44,45 — написаны в форме кыта. В двух первых сохра-
нена монорифма. №43,45 на основе стиха из Корана. № 44 —
фантазия на современные темы. Мехраб — место в мечете, ука-
зывающее, в какой стороне кыбла. Кыбла — направление к Мекке:
туда во время молитвы должен поворачиваться мусульманин.
Кааба — исламская святыня в Мекке. Магриб — общее название
самых западных арабских стран в Африке. Хиджаз — пустыня в
Аравии. По преданию, все арабы произошли от одного предка,
сыновья которого — Аднан и Катан — считаются родоначальниками
северных (Аднан) и южных (Кахтан) арабов. Звезда Зухал (или
Кайван) — Сатурн, считавшийся у арабских астрологов ‘‘злой
звездой’‘. Кяфир — неверный, немусульманин. Эски — зелёное
священное знамя мусульман. Ковсерь (или Кафсар) — легендар-
ная райская река в Коране.
№№ 46,47 — газели, монорифмические короткие стихотворения,
обычно любовного содержания.
№№№48,49,50 — рубаи, характерны для творчества Омара Хайама,
являются в цикле скорее подражаниями, чем оригинальными стихо-
творениями. Схема рифмовки: ааба. Упоминаются арабские поэты
”золотого века’‘ — Аль-Маари, Абу-Нувас. Если Абу-Нувас вос-
певал в основном любовь и застольные радости, то Аль-Маари был
поэтом-аскетом, философом, пытавшимся примирить ислам с нау-
кой. Упоминается также знаменитый доисламский арабский поэт
Имруулькайс, который на пиру получил известие о гибели своего
отца и сказал: ‘‘Пусть нынче будет пир, а завтра будет бой!’‘,
поклявшись отомстить врагам.
——————————————————-
——————————————————-
VI. ЗАРИСОВКИ И КАРТИНЫ
——————————————————-
——————————————————-
— В окне лучи сквозь листья заискрились,
А мы ещё с тобою не простились.
О, как ты, ночь, в июле коротка!
Вот-вот помчатся первые трамваи,
А я тебя ещё не отпускаю,
Всю выпью, до последнего глотка!
Вот если б ночь вовек не уходила,
Чтоб я всё время был с моею милой!
О, как ты, ночь, в июле коротка!
Ох, будет мать твоя сердиться — знаю.
Последним поцелуем, провожая,
Всю выпью, до последнего глотка!
— Мой милый, мне пора бы возвратиться.
Ох, будет мать ругать меня и злиться!
О, как ты, ночь, в июле коротка!
Уже от солнца засверкали зданья.
Целуй меня покрепче на прощанье,
Всю выпей, до последнего глотка!
Трамвай уже грохочет, первый мчится
Ещё б часок, чтоб с милым мне проститься.
О, как ты, ночь, в июле коротка!
Я вся твоя, и в этот миг прощанья
Целуй меня, до нового свиданья
Всю выпей, до последнего глотка!
Запорожье, I июля 1981.
( пасторела )
Мне не спалось. На берег ночью вышел
И явственно какой-то шум услышал:
Шуршала в камышах широким днищем
Чужая лодка около меня.
Я спрятался, сидеть стараясь тише.
Хвала богам — не оказался лишним:
Во всей округе — лишь она и я.
Она была девчушкой молодою,
А ночью нет у девушек покоя.
И вот она задумала такое:
По озеру кататься без белья.
Никто не видит, тело дышит вволю,
Нагой купаться — счастье-то какое!
Но вот она заметила меня.
И зорким глазом цепко примечая,
Что лодка ей нужна уже другая,
Коль та уже и скрылась, уплывая,-
В воде по пояс, смотрит на меня.
И молча, не крича и не взывая,
На берег вышла, груди прикрывая,
Меня спросила: ‘‘Лодка где твоя?”
И я ответил: “Мне совсем не спится.
He хочешь ли со мною прокатиться? —
Найдём твоё суденышко, девица
А ты за это будешь час моя”.
Она сказала: “Прежде, чем ложиться,
Не худо бы, пожалуй, хоть влюбиться.
А я, мой милый друг, не про тебя!”
Я изумился, подошел к причалу,
Где плоскодонка сонная качалась,
Она канат проворно отвязала
И села в мою лодку без меня.
На вёсла села — и во мгле пропала,
А я стоял покорно и устало,
И слышалось из тьмы: “ Я не твоя!”
Запорожье, 1 июля 1981.
(секстина )
Из раковины вышла эта дева,
Близ Кипра родилась она из пены.
Как совершенно и роскошно тело,
Как линии тонки и современны,
Как полыхает в хрупком теле нежность,
И озаряет море мягким светом.
В любом краю известного нам света
Найдется ли ещё такая дева,
Найдётся ли ещё такая нежность
И кожа, ослепительнее пены?
Хоть линии его и современны,
Но дух живёт нездешний в этом теле.
Стыдливо прикрывая своё тело,
Она даёт мне лишь частицу света,
Которого у женщин современных
Вовек бы не сыскала эта дева.
Недаром рождена она из пены:
Ей пена подарила свет и нежность.
Другую деву вижу: та же нежность,
Изящное и трепетное тело,
Черты лица резные, словно пена,
Пронизанные тем же мягким светом.
Весну любви вещает эта дева.
Весна должна быть вечно современна.
И нежность тоже вечно современна,
Такая страстно-пламенная нежность,
Которую сулит мне эта дева
И тело её — сладостное тело,
Облитое волшебным вешним светом,
Как будто бы жемчужной чистой пеной.
Стыдливость той, что рождена из пены,
Не кажется мне больше современной:
Глаза Весны блистают ясным светом,
И в страсть переплавляется вся нежность,
Наполнившая пламенное тело
Той вестницы любви — весенней девы.
Позвольте хоть на час, благие девы,
Побыть мне на коленях современным:
Не в латах — в джинсах — перед вашим светом.
Запорожье, 2 июля 1981.
На корабле дураков отправляясь,
Помню, что гавани нет у него.
Спутников не узнаю никого,
Хоть эти рожи давно примелькались.
Всё же попробую: этот дурак,
С мордой кабаньей, с пустыми глазами,-
Напоминает мне вроде Ивана.
Впрочем, быть может, что это не так.
Этот, кто челюсть бульдожью отставил,
Высокомерен и горд, как пижон,-
Это, пожалуй, знакомец мой Джон —
Бойкий торговец, знаток старых правил.
Этот же енотовидный дурак,
Бабник ленивый, заносчивый, пьяный,-
Напоминает он вроде бы Яна.
Впрочем, быть может, и это не так.
Этот, как крот, педантичен и мелок,
Вечно кичливый дурак, меломан.
Точная копия наш Иоганн —
То демократ, то фанатик без дела.
Этот, кто мордочкой лисьей своей
Лезет то к бабе, то к винным стаканам,-
Напоминает мне вроде бы Жана —
Он и гурман, и любитель б… ей.
Этот — ну вылитый друг мой Хуан,
Это — Хуа, тот похож на Жуана,
Этот — Джованни, и так беспрестанно,
Как беспрестанен людской океан.
Запорожье, 2 июля 1981.
БЛУДНОГО СЫНА.
О Рембрандт! Разреши мне возвратиться
Когда-нибудь к святой твоей картине
И на колени стать, подобно сыну.
Не допусти, о боже, чтобы струпья
Не на ногах, а на душе лежали,
Когда я снова стану на колени!
Запорожье, 3 июля 1981.
Жизнь мелких линий, дыхание фона
И напряженье тоски, ожиданья —
В этом подобье бессильного стона
Есть красота и уродство страданья.
В людях, в природе — всё та же тревога:
Снова тоска угнетает и вереск,
И тихий домик, и море, и берег,
И сумасшедшие брови Ван — Гога.
Запорожье, 3 июля 1981.
I.
Словно петля, над дугой небосклона
Крик твой повис, от которого дурно.
Вижу в ночах своих темных, бездонных
Дикую злобу и алчность Сатурна.
Краски, рождённые мрачным кошмаром,
В лица бросаются вызовом, смерчем,
Разуверяют и в новом, и в старом,
И заставляют: поверьте, поверьте!
Новогорьевка, 13 декабря 1974.
II.
Меня назвали люди ‘‘Дом безумца” ,
За то, что расписал меня художник.
Все говорили: Гойя — сумасшедший,
Развратник, якобинец и безбожник.
Я только дом, и я не размышляю.
Но то, что есть я — истина из истин.
Пусть люди входят, смотрят и выходят:
Я — зеркало, а не творенье кисти.
Запорожье, 3 июля 198I.
Над городом висячий смог,
Под городом стальные рельсы.
Эмпайр Стейт Билдинг — словно бог:
Влезай, коль хочешь, и разбейся,
Над городом орёт неон,
Грохочут под землёй вагоны.
Земля заключена в бетон,
И не растут на ней пионы.
В гранит заключена река,
В реке мазут и масла пятна,
И в ней — ни рыбы, ни малька,
И не купаются ребята.
По улицам весь день бегут,
Несутся к цели автоматы,
Спокойно чуингам жуют
И верят: дух святой — крылатый.
Но если б дух сюда сошёл —
Он отравился бы от гари,
Он развратился бы близ школ
И застрелился б на бульваре.
Запорожье, 5 июля 1981.
Его Христос, распятый над заливом,
И крест Христа, висящий над землей,
Когда-нибудь обрушатся на землю
И погребут народы под собой.
Запорожье, 6 июля 1981.
Разъятая скрипка, гимнасты в печали,
Над спящей склонённый в тоске минотавр —
Запомнить всё сразу смогли б вы едва ли,
Всё вдруг пронесётся, как грохот литавр.
Но радугой, сделанной будто из стали,
И криком изломанных мукою рук
‘‘Герника’‘ пред взором рассеянным встанет —
Само средоточие болей и мук.
‘‘Герника’‘ останется в памяти вашей
Как вызов безумью и разуму зла,
Сосудом скорбей, исковерканной чашей,
Цветком мирозданья в копытах козла.
И после литавр, и валторн, и гобоев
Над этой картиной на раму вспорхнёт
Слабейший, сильнейший и праведный голубь,
И ветку оливы он вам принесёт.
Запорожье, 10 июля 1981.
————————————-
————————————
———————————-
ПРИМЕЧАНИЯ.
Цикл ‘‘Зарисовки и картины’‘ в основном посвящён произведениям
европейского изобразительного искусства.
В №№ 51,52 воспроизведены средневековые жанры а л ь б ы и
п а с т о р е л ы , характерные для провансальской лирики. Обычно
они были весьма картинны, и это определило включение их в цикл.
№51 написан я жанре а л ь б ы — утренней песни, традиционно опи-
сывающей прощание влюблённых на заре, с характерной рифмовкой
аабввбггбддб + аабввбггбддб.
№ 52 написан в жанре пасторелы — по традиции описывающей
встречу рыцаря с простой пастушкой, которая проходила не фоне
природы и обычно заканчивалась тем, что целомудренная пастушка
посрамляла увлёкшегося рыцаря и наставляла его на “путь истинный”.
В своём стихотворении я стремился выступить не апологетом этого
жанра, а внести в него немного юмора, так что это скорее мягкая
пародия на пасторелу. Характерную рифмовку я сохранил: ааабааб.
№ 53 написан под впечатлением Сандро Боттичелли ( его картин
‘‘Рождение Венеры’‘ и ‘‘Весна’‘) в форме секстины, когда последние
слова каждой строчки первой строфы повторяются в пяти следующих
строфах в определённом порядке ( например, у Петрарки секстина 237
‘‘У моря нет так много рыб…’‘).
№ 54 является фантазией на тему, подсказанную картиной Босха
‘‘Корабль дураков’‘, хотя у другого человека эта картина вполне
может вызвать и другие ассоциации. Впрочем, как и все другие кар-
тины, упоминаемые в цикле.
№55 — размышления у картины Рембрандта ‘‘Возвращение блудного сына”.
№ 56 — впечатление от картин Ван-Гога ‘‘Виноградники в Арле’‘ и др.
№ 57 — первая часть посвящена картине Гойи ‘‘Сатурн’‘, вторая
представляет собой монолог дома Гойи, который назван ‘‘Домом Глухого”
и ‘‘Домом Безумца’‘.
№ 58 — поэтическая ‘‘фотография’‘ Нью- Йорка.
№ 59 — по картине Дали ‘‘Христос св.Иоанна’‘.
№ 60 – по картинам Пикассо ‘‘Скрипка’‘,’‘Странствующие гимнасты’‘,’‘Герника’‘ и др.
VII. ФРАГМЕНТЫ И МЫСЛИ.
——————————————————
——————————————————
Был славный рыцарь Зигфрид неуязвим вполне,
Лишь место меж лопаток на витязя спине
Осталось уязвимым — туда листок упал,
Когда в крови дракона он всё тело омывал.
Он рассказал Кримхильде, жене своей, о том.
О, как он пожалеет о сказанном потом!
Был брат Кримхильды Гюнтер бургундским королём.
Немало славных песен все мы слышали о нём.
И славный рыцарь Зигфрид был верен дружбе с ним.
Женат был на Брюнхильде бургундский властелин.
Вассал фон Тронье Хаген у Гюнтера служил,
Желанья царственной четы своим законом мнил.
Поссорилась Брюнхильда с Кримхильдою — и вот
К себе, замыслив злое, фон Хагена зовёт.
И Хаген обещал ей Кримхильде отомстить:
Лишить защиты мужниной и Зигфрида убить.
Узнал он у Кримхильды, где Зигфрид язвим,
Коварно обещая, что в битвах будет с ним,
И слово дал Кримхильде, что Зигфрида спасёт:
Летящее в него копьё щитом он отобьёт.
Но не на битву Зигфрид — охотиться пошёл,
К ручью коварный Хаген один его привел.
Вонзил между лопаток он в Зигфрида копьё.
Сдержал фон Тронье Хаген обещание своё.
Запорожье, 11 июля 1981.
( романс)
Дон Родриго известен под именем Сида.
Он в сраженье могуч, словно лев на охоте.
От меча его мавров немало погибло,
Сид Руй Диас давно уж запутался в счёте.
Громыхает, как гром, слава этого дона
От Валенсии и до Севильи великой,
Но король дон Альфонсо, сердитый на Сида,
Вдруг отвёл от него свет монаршего лика.
Коль не любит король-
Ни к чему сокрушаться.
Кто лишит меня права
За отчизну сражаться?
Сид Руй Диас — изгнанник, гонимый повсюду.
Из Кастильи он изгнан, монарху не нужен,
Скачет свита его, как и он, без обеда,
Принимает в седле скудный завтрак и ужин.
Но собрал он народ и повёл на арабов,
И умножил свою и кастильскую славу,
И король позабыл всю обиду на Сида,-
Пышно принял его и с почётом по праву.
Если — любит король —
Ни к чему восхищаться.
Что прекраснее права
За отчизну сражаться?
Дон Родриго в почёте. Король дон Альфонсо
Дочерей его выдал за славных инфантов.
Кроме гордости древней они не имели
Ничего — ни военных, ни прочих талантов.
Получили приданое, едут обратно.
Дочерей дон Родриго к мужьям отпускает.
Но инфанты их бросили и ускакали.
Оскорбленный отец их на суд вызывает.
Коль не любит король —
Ни к чему сокрушаться.
Кто лишит меня права
За отчизну сражаться?
Сид Руй Диас не знатен, как эти инфанты,
Но он воин лихой и к тому ж благородный.
И подумал король: не обидеть бы Сида.
И решил это дело, как Сиду угодно.
Честь свою сохранив, Сид во славу сеньора
Много сотен врагов положил к его трону,
Совершил он свой подвиг на благо отчизны,
Хоть и думал король, что на благо короны.
Если любит король —
Ни к чему восхищаться.
Что прекраснее права
За отчизну сражаться?!!
Запорожье, 12 июля 1981.
( рондо )
Соединил Изольду и Тристана,
Чтоб поднялась над бытием любовь,
Куст алой розы — алой, словно кровь
Героев юных этого романа.
Возрос своим чудесным стройным станом
Над целым миром куст, который вновь
Соединил Изольду и Тристана,
Чтоб поднялась над бытием любовь.
И розы расцветают неустанно,
И каждую весну алеет вновь
Между могилами изогнутая бровь —
Печальный куст, что вместо капеллана
Соединил Изольду и Тристана.
Запорожье, 15 июля 1981.
( баллада )
Как сквозь толщу унылых столетий
Эта боль докатилась до нас —
О Ромео и юной Джульетте
Этот древний и вечный рассказ?
Но и ныне, искрясь и блистая,
Слезы тихо струятся из глаз,
Коль глаза эту книгу читают:
‘‘Вот уж Цинтии факел погас…
За любовников юных в ответе,
Соловей расставания час
Им вещает опять на рассвете,
И Ромео опять пропадает…
Но судьбою расставлены сети —
Попадется чета молодая!
Нет рассказа печальней на свете.
Кровь горячая вновь пролилась.
В склепе тёмном влюбленной Джульетте
Показалось, что мир весь угас,
И, горячую кровь проливая,
Улыбнулась она ещё раз,
Встречу с милым в раю предвкушая…’‘
Есть ли рай в небесах — я не знаю.
У влюблённых бывает подчас:
Если рядом они — будет раем
То, что адом бы стало для нас.
Мы пред ними главу преклоняем…
Запорожье, 18 июля 1981.
( стансы )
Словно Фауст к Маргарите —
Проникали мы не раз,
Ведь раскаяньем у нас
Преступленья покрывают.
Вы себя не погубите!
Ради этих нежных глаз
Не пугайтесь, что — отказ,
Собственной судьбы не зная.
Фауст, милую спасая,
Думал- ей пришёл конец.
Тяжек сладостный венец,
О котором он не знает.
Но услышала она:
‘‘Не погибла — спасена”
Запорожье, 24 июля 1981.
По Паганини.
( триолет )
Звенит, трепещет колокольчик
И рвутся скрипка и душа,
И замирают, не дыша,
Чтоб зазвенеть, как колокольчик.
Чего — не знаю — всё же больше
В тоске его? — Не мне решать:
Исходит звоном колокольчик
И скрипкой плачется душа.
Запорожье, 27 июля 1981.
По Вивальди.
(канцона)
Зима внезапно наступает,
И от нее спасенья нет.
И саваном весь мир одет,
И манит мёртвая природа.
Что в ней такое — я не знаю:
То ли в снегу мой первый след,
То ли печаль грядущих лет,
То ль радость умершего года.
Кружатся вместе миг ухода
И миг прихода… Вот тот миг,
Чтоб наконец-то я постиг,
Что я — не климат, а погода
И обретаю то, опять,
Что должен вскоре потерять.
Весны почуяв приближенье,
Мы воскресаем к жизни вновь.
Как прежде, веселится кровь
И сердце тешится надеждой.
И пробуждаются стремленья,
Весны услышав первый зов,
И расцветает в нас любовь,
Даже обманутая прежде.
Весны зелёные одежды
Старуху – землю молодят,
И молодеет её взгляд,
Трепещут сомкнутые вежды.
Весна всегда несёт с собой
Нас молодящий непокой.
Прекрасно лето лишь в начале
И на границе с сентябрём.
Нас август радует дождём,
Июнь же — светлыми ночами.
Но лето нравится едва ли
В зените солнечном своём,
Когда нельзя побыть вдвоём —
Жара повсюду между нами.
Конец её торопим сами,
Приходят, наконец, дожди,
И вот опять уж грезим мы
Безоблачными небесами.
Июль же скуку нам несёт,
Как ложку дёгтя в летний мёд
Но что действительно прекрасно,
Так это осень в октябре:
О, ранний холод на заре!
Сквозной узор из листьев праздных!
О дождь тоскливый и напрасный,
Прилипший листик на коре!
Нас привлекают в той поре
Различья меж однообразным:
Она не наступает сразу
Зиме подобно и весне,
Но исподволь приходят с ней
Отжившие цветы и фразы.
И той поры прекрасней нет
Разгадка в ней и в ней секрет.
Запорожье, 27 июля 1981.
По Шуберту
( стансы)
Лучи от Христа, витражей
Спектральный анализ, алтарь,
Тяжёлые двери резные.
И к Ней я пришёл, и за Ней,
Но вдруг я услышал, как встарь,
Священное АВЕ, МАРИА!
Нет бога превыше Любви,
Сама Красота — её мать,
А всё остальное — стихия.
Ты имя её назови,
Учись восхищённо шептать
Нетленное АВЕ, МАРИА!
Здесь всё заполняет орган,
Нет меры любви и мечте,
И звуки несутся родные.
И в них очищаюсь я сам,
И в них очищаются те,
Кто шепчет здесь: АВЕ, МАРИА!
Под сенью мелодии той
Навек защищён я теперь,
Хоть в пламени адском гори я.
Теперь из ловушки любой
Как ключик, откроет мне дверь
Священноё АВЕ, МАРИА!
Цесис, 9 августа I98I.
По Моцарту.
Requiem aeternam…
Дай же, о боже, им вечный покой —
ТЕМ, кто ушёл без возврата.
Мало пожили они под луной,
Невосполнима утрата.
Пусть же все муки, что выдумал ты,
Будут лишь нам достояньем:
Истины призрак и ложь красоты,
Счастье любви и страданье.
Kyrie eleison…
Господи, смилуйся и осени
Дланью своею жестокой
Тех, кто посмел называться людьми
И возгордился до срока.
Мы никогда не боялись тебя,
Ныне бесстрашны тем паче.
Нет ничего, что могли б потерять,
Жить не умеем иначе.
Так подари же ушедшим покой,
Зной нам оставь или стужу.
Дай им покой своей тяжкой рукой —
Нам он, как видно, не нужен.
Рига, 12 августа 1981.
По Берлиозу.
Свершилось! — выпита до дна
Смертельная отрава.
Моя душа давно больна —
Так будет лучше, право.
Уж если с милой никогда
Мы вместе быть не сможем —
Пусть без меня текут года.
Мне опиум поможет.
Но что такое? — надо мной
Смеётся смерть седая? —
Я вижу лишь видений рой,
Я брежу, засыпая…
Видение Первое. Мечтания, страсти.
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —
Я помню ту бурю, смятенье страстей,
Печаль, беспричинную радость —
Испытаны мной перед встречею с Ней
И сладость, и горечь, и гадость.
Томленье душевное, счастье — и вновь
Тревога, и ревность, и скука:
Я встретился с Ней — и познал я любовь
И нежность, и новые муки.
Видение Второе. Бал.
— — — — — — — — — — — — — — — —
В вихре блестящего вальса впервые
Встретились наши сердца молодые,
Встретились наши глаза.
Как я был счастлив в тот памятный вечер —
Вечер волшебной и радостной встречи —
Я не могу рассказать.
Как передать это бала сиянье,
Как передать это вальса звучанье? —
Слово бессильно для них.
Вальс нас кружил по волшебному кругу,
Бросил тот вальс нас в объятья друг к другу,
И окрылил нас двоих.
Видение Третье. В полях.
— — — — — — — — — — — — — — — — — — —
Я в деревне, а вечер в полях так хорош!
Летний зной уступил уже место прохладе,
Облака разрумянились, вечеру рады,
И тихонько шумит золотистая рожь.
Вот свирель зазвучала… Играет пастух.
А другая свирель откликается чисто…
Шелест ласковый ветром колеблемых листьев…
В сердце — дивный покой, отступает недуг…
Но я снова Ее вспоминаю — и сон
Муки ревности тяжкой опять обрывают.
И когда пастушок вновь игру начинает —
Нет ответа ему. Вдалеке слышен гром!..
Видение Четвёртое. Шествие на казнь.
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —
И снится мне, что я ЕЁ убил,
И осужден на смерть за это сам.
И вот на казнь иду, лишённый сил,
И очи поднимаю к небесам.
И марш звучит. Меня на казнь ведут,
И скоро буду в землю я зарыт.
Но там, на небе — самый высший суд,
И, может быть, он нас соединит.
Закончится мучение мое,
Рассеются печали, словно дым,
И, может быть, увижу я Её —
Она простит и назовет своим…
Видение Пятое. Сон в ночь шабаша.
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —
Вижу шабаш, слышу стоны,
Смех и крик, и отдалённый
Dies irae похоронный.
Понял я: меня хоронят,
Медный колокол трезвонит,
И ко мне Её приводят…
Dies irae, dies illa
Solvet saeclum in favilla
Teste David cum Sibylla
И пришла Она, и вот
За собой меня зовёт
В этот страшный хоровод…
Всё смешалось: крики, стоны,
Колокола перезвоны,
Dies irae похоронный.
Средь чудовищ — как родная,
Пошло-дикая, кривая,
Хрипло стонет, призывая:
— Эй, пригожий! Dies irae…
С нами тоже! Dies illa…
Нам на ложе быть не гоже!
Solvet saeclum in favilla…
Что со мною, боже, боже!!!
Запорожье, 13 августа 1982.
ПРИМЕЧАНИЯ.
Цикл “Фрагменты и мысли” порожден ассоциациями, связанными с произведениями европейской литературы и музыки.
В частности:
№ 61 – стилизованный под оригинал фрагмент немецкого эпоса о Нибелунгах.
№ 62 – фрагмент испанского эпоса “Песнь о моем Сиде”, изложенный в форме
литературного испанского романса.
№ 63 – фрагмент старофранцузского романа о Тристане, изложенный в форме
традиционного рондо.
№ 64 – фрагмент трагедии Шекспира “Ромео и Джульетта”, изложенный в
форме традиционной баллады.
№ 65 – фрагмент из гетевского “Фауста”, изложенный в форме стансов.
№ 66 – ассоциации, вызванные последней частью скрипичного концерта
Паганини, больше известной под названием “Колокольчик”. Форма
классического триолета.
№67 – ассоциации, вызванные концертом Вивальди “Времена года”. Форма
классической итальянской канцоны.
№ 68 – ассоциации, вызванные католическим обрядом и исполнением в костеле
“Аве, Мария” Шуберта. Форма стансов.
№69 – ассоциации , вызванные исполнением в Рижском Домском соборе
“Реквиема” Моцарта. ( При участии оркестра Мравинского).
№ 70 – ассоциации, вызванные “Фантастической симфонией” Берлиоза.
VIII. ГЕНИИ И ИЗГОИ.
—————————————
—————————————
Я помню некогда воспетые поэтом
И море, и суровый Чатырдаг.
То, что прекрасным показалось летом —
В воспоминаниях прекрасней во сто крат.
Чужого языка чужие звуки
Застыли на бумаге, словно МОЙ
Чудесный сон, в котором нет разлуки
С тем, что я видел на земле родной:
С роскошными восточными садами,
С вершинами и с небом голубым,
С зелёным морем, с синими мечтами —
С тем, что навеки стало вдруг МОИМ.
Мицкевича читаю, и меж строчек,
Которые как будто сам писал,
Встают опять алуштинские ночи
И бьётся в Адалары пенный вал.
Цветёт миндаль и тонет в море парус,
Объемлет горы саван облаков…
Читаю — и стучится в сердце радость,
Как будто это мой сонет готов.
Нет времени! Над временем поэты.
Ничто не в силах пред сонетом устоять:
Как век назад — зимой бушует лето,
Волна приходит и стремится вспять.
Запорожье, 25 октября 1980.
В какой главе ‘‘Комедии’‘ грядущей
Мы встретим флорентийца Алигьери?
Куда он отбыл, мир оставив сущий?
Где созерцает он финал мистерий:
Он освещает ад печальным светом
Иль омрачает рай тоской потери?
Он был из тех, чьим тягостным секретом
Уменье было дать, не получая.
Таким же тяжело на свете этом,
Как, впрочем, и в аду и в кущах рая.
Он родину воспел, но был отвергнут,
От ностальгии в старости страдая.
Он рыцарем влюблённым был и верным.
Но, посвящая Беатриче свою лиру,
Стал всем несчастным рыцарям примером.
Во все века иное нужно миру:
Блажен в нём тот, кто взял, не отдавая,
Кто получил палаццо иль квартиру,
Царей, а не любимых воспевая,
Кто родиной обласкан и прославлен,
Лишь то, что нужно, вовремя слагая.
Кто над простыми смертными поставлен —
Владеет Беатриче безраздельно,
От мук любовных славою избавлен.
Блаженствуя, живёт он не бесцельно:
Он целей достигает неизменно
И не желает выси запредельной.
Но не такие истинно блаженны.
Под стать Творцу лишь гении, таланты,-
Они определяют жизнь Вселенной,
Вот жизни смысл: в ней был когда-то Данте!
Запорожье, 2 сентября 1981
У него не было жизни,
У него была лишь поэзия.
Он с рождения и до тризны
Рифмовал свои дни болезненно.
Что он видел? Мало ли, много?
Но слагались сутки в куплет.
Разве это была дорога —
Два неполных десятка лет?!
Почему же теперь потомки
Умиляются — милые, резвые —
Юной жизни седые обломки
Разбирая на строчки трезво?
Дети, внуки и правнуки тех же
Благоупитанных джентльменов,
Что когда-то его зарезали,-
Восхищаются им неизменно.
Но писал он для вас, человеки!
Коротка его жизнь, как сонет.
Он, во тьму отошедший навеки,
Излучает чудесный свет.
Запорожье, 3 сентября 1981
Вам, гордый лорд, — смиренные октавы.
Теперь, когда уж Вы на небесах,
Где прах Ваш? — Он в Вестминстере ль по праву,
Иль в Ньюстеде, иль в Греции Ваш прах?
Почтила ль Вас великая держава,
Превозмогла ли перед Вами страх?
Иль, как при жизни, чопорно и строго
Таит в своем презрении тревогу?
Не место Вам в Испании печальной,
И в песенной Италии, и там,
Где Манфред слышал некий шум астральный,
Где Дон-Жуан резвился среди дам,
Где в мыслях были Вы, гордец опальный,
И где Вы поверяли боль стихам.
Среди всех этих мест нет места Музе,
Которая везде была обузой.
Изгнаннику-поэту, лицемеры,
“Осанна’‘ не кричите — он не здесь.
Пристало ли среди поэтов пэру
Внимать, когда холопью слышит лесть?
И Вам воздастся: мерою за меру.
Но место для поэта всё же есть:
Покоится он в тех, чей сон нарушен,
И дух его их возвышает души.
Запорожье, 30 сентября 1981.
Вой осенних ветров безучастен.
Был доставлен какой-то отпетый
В некий госпиталь, полураздетым:
Он в осеннем разгуле ненастья
Найден был без сознания где-то
И скончался в три дня без причастья.
Говорят, будто был он поэтом.
От поэтов всегда жди несчастья.
Балтимора не любит поэтов!
Жил богач, уважаемый светом.
Был и сын — не родной, а приёмный.
Из завещанной суммы огромной
Он и цента не дал для поэта,
Не достались тому миллионы.
Показалась история эта
Интересной газетчикам скромным:
Для великого Нового Света
Стал поэт только сыном приёмным.
Он рассказы писал и поэмы,
Он одет был зимою, как летом,
Потому что весь бизнес поэта —
Только рифмы да новые темы,
Мрак ночей, вакханалия света.
Он не понял простейшей дилеммы:
Или доллар — иль песенка спета.
Сколько долларов стоят поэмы?
Сколько — нитки жемчужные света?
Он жену пережил на два лета.
Шёл за гробом десяток знакомых.
Если б он получил миллионы —
Разве б так хоронили поэта?
Жизнь его — и надежды, и стоны.
Знал он ценность и звука и цвета,
Плыл, расцветшим талантом влекомый.
Это в штатах дурная примета:
Там царят процветанья законы.
Оказался он просто за бортом.
Оказался он только поэтом.
Уничтожен он был Новым Светом.
Никудышний делец стал банкротом.
Что им, Штатам, в поэте отпетом?
Что им строчки и с кровью, и с потом?
Если долларов нет — что им в этом?
В Штатах место поэта — за бортом.
Что корысти тогда быть поэтом?
Запорожье. 5 сентября 1981.
Кому он служил? – Ведь его не читали!
На родине жалкой, в растерзанной Польше,
Стихи его были в почете едва ли.
Во Франции их понимали не больше.
В парижском приюте для нищих поляков
Он умер непризнанным и позабытым,
Оставив стихи зашифрованным знаком,
Который неведом довольным и сытым.
О да, эта смерть, как и жизнь, — незавидна.
О сердце изломанной Польши больное!
Но был он счастливей всех нас, очевидно,
К поэтам взывая: “Идите за мною!”
Запорожье, 6 сентября 1981.
Тот, кто песней без слов покоряет Париж,
Кто мелодии ветра в ночи постигает,
Кто в соавторстве с дождиком песни слагает,
Чей оркестр — за пюпитрами стареньких крыш,-
Тот, кто песней без слов покоряет Париж.
Кто мелодии ветра в ночи постигает —
Визави со стаканом абсента сидит.
Скрипка томной печали его не молчит.
И на скрипке осенней ноктюрны играет,
Кто мелодии ветра в ночи постигает.
Кто у соавторстве с дождиком песни слагает —
Тот свой череп Сократа склоняет пред ним.
И мечты, и мечты убивающий сплин
Из дождя в свой стакан и в сонет наливает,
Кто в соавторстве с дождиком песни слагает.
Чей оркестр за пюпитрами стареньких крыш
Вокализ исполняет, а автор нетрезвый
Дирижирует, словно шагает меж лезвий,
Оркеструет капель, транспланирует тишь,
Чей оркестр за пюпитрами стареньких крыш.
Тот, кто песней без слов покоряет Париж,
Словно Пан обнищавший, от горя рыдает;
Песни пел он без слов — и без слов умирает…
Весь оркестр налицо, и отсутствует лишь
Тот, кто песней без слов покорил весь Париж.
Запорожье, 8 сентября 1981.
О да, тюремный двор широк.
Он шире, чем салон.
Здесь мудрости апофеоз,
И здесь царит Закон,
Который был не свыше дан,
А был изобретен.
Томится узник- острослов,
Упрятанный сюда,
Когда он свету досадил,
Опасен стал когда.
Оригинальность, острый ум –
Опасны иногда.
А узник слишком точно знал,
Чем грешен высший свет.
И там, где свет твердил лишь ‘‘да” —
Он говорил лишь ‘‘нет’‘.
И в том, что он попал сюда,
Повинен сей ответ.
И на свободе — взаперти,
И взаперти — в тюрьме.
Не так уж тяжек на тюрьму
Предложенный обмен.-
В салоне в полдень света нет,
И камера — во тьме.
‘‘Любимых убивают все’‘…
Потом о них поют.
И имена убитых мы
Читаем там и тут.
Кто будет завтра вознесён —
Сегодня тех убьют.
Запорожье, 12 апреля 1981
Ах, Гранада, Гранада,
Притворяться не надо,
Будто ты не слыхала этот выстрел в рассвет.
И рассвет был расстрелян,
И поэт был потерян, —
Есть Гранада и вечер, а поэта уж нет.
В дымке перед рассветом
Плохо видно поэта —
И убийца дождался, пока солнце взошло.
О, стрелял он нередко:
Выстрел был очень меткий,
И попал тот убийца и в рассвет, и в него.
Ах, Гранада немая!
Что случилось — не знаю,
Только больше рассветы уж тебе не встречать.
Ты сама виновата:
Подсчитай же утраты —
Что ты тьме заплатила, чтобы свет потерять?
Прострелили навылет
Твои крики немые,
И твой шёпот кричащий, и журчание вод.
И бессонные ночи,
И цыганские очи,
И твой берег у речки, где маслина растёт.
Ты поёшь его песни,
Но поэта чудесней
Андалусии слёзной не найти, не взрастить.
Твоих слёз изначальных —
Перламутров печальных —
В песню, будто в оправу, никому не вложить.
Запорожье, 12 сентября 1981.
В двух войнах мировых искала смерть бойца,
В Испании и в Африке искала.
Он недоволен был сценарием конца,
Который для него судьба писала.
В последний раз избрал он телеграфный стиль,
От всех длиннот опять себя избавил.
Он выстрелил в себя – и снова победил,
В который раз судьбу свою обставив.
Запорожье, 17 сентября 1981.
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —
П Р И М Е Ч А Н И Я.
Цикл посвящен судьбе писателей и поэтов: Данте, Чаттертону
(№№ 72 , 73), Байрону (№74), По (№75), Норвиду (76), Верлену(№77)
Уайльду (№ 78), Гарсиа Лорке (№ 79), Хемингуэю (№ 80).
В ряде случаев я прибегал к формам, характерным для этих ма-
стеров слова: терцины (Данте), октавы (Байрон); стихи об Эдгаре По
написаны размером его стихотворения ‘‘Улялюм’‘ с сохранением оригинальной системы рифмовки; стихи об Оскаре Уайльде написаны размером его ‘‘Баллады Рэдингской тюрьмы’‘ также с сохранением системы рифмовки. Стихи о Верлене и Лорке написаны в формах, хотя и не характерных для этих поэтов, но отвечающих моему представлению о них, и кстати говоря, в русской поэзии сравнительно редких..
Подбор биографий здесь не случаен: все поэты, о которых я
здесь написал, одновременно и гении, и изгои. Данте был изгнанником
родной Флоренции; Чаттертон умер двадцати лет от роду, совершенно
никому не известный; Байрон был изгнан из Британии; Эдгар ПО был
гениальным поэтом, но обанкротившимся дельцом, не получившим признания ни как поэт, ни как бизнесмен; Норвид, умерший в Париже в нищете, получил признание лишь в XX веке; Верлен умер совершенно незаметно для его соотечественников, больной и нищий; Уайльд получил в награду от родины лишь тюремную камеру; Гарсиа Лорка был расстрелян по политическим соображениям, не являясь членом никакой партии, кроме великой партии поэтов; Хемингуэй, избежавший смерти на фронтах нескольких войн, принял её от своей же руки.
Первое стихотворение цикла, хотя и не связано по тематике с
остальными, но говорит об общности судеб поэтов.
IX. CЛОВА И ДЕЛА.
—————————————
—————————————
—————————————
Междуусобица рассудка и страстей
Бушует постоянно в человеке.
Будь у него лишь страсть — он был бы счастлив с ней,
Будь только разум — он блажен бы стал навеки.
Но, наделённый и страстями, и умом,
Воюет непрерывно сам с собой он.
Его борьба со страстью торжеством
Бывает для рассудка, но иное
Подчас бывает, если он в борьбе
С рассудком — тут уж страсти процветают…
А человечек предоставлен сам себе:
Раздорами измучен, он страдает.
Запорожье, 20 сентября 1981.
О да, наслажденье, конечно, в прекрасном —
Приятно нам иль неприятно оно.
Но как удаётся поэтам несчастным
Нам счастье дарить, если им суждено
Носить в себе боли мирские и муки,
Имея такие уста, что и стон
Из них вырывается, в чудные звуки
Чарующей музыки весь воплощён?
Запорожье, 21 сентября 1981.
I.
Что ж из того, что я не признан,
Что не читают и не чтут? —
В моих томах вся правда жизни,
А люди вовсе не живут.
Подобны зеркалу страницы,
И зеркалу — не умереть.
Когда ж осёл в него глядится,
Ему там ангела не зреть.
2.
‘‘Я мыслю, значит, существую,’‘-
Сказал Декарт, и я молчу.
Но высказал бы мысль другую:
Я существую, раз хочу.
3.
‘‘Я человек: ничто людское
Не чуждо мне,’‘- Теренций рек.
Но я б хотел сказать иное:
СТРАДАЮ, ИБО ЧЕЛОВЕК.
4.
Кто одиночество не любит —
Тому свободы не видать.
Пусть одиночество пребудет,
Чтоб мне навек свободным стать.
Запорожье, 21 сентября 1981.
Люди имеют огромную власть
Над покорённой природой.
Пользуясь ею с безумной свободой,
ЭТИМ народам не трудно напасть
И уничтожить другие народы.
ТЕ же не менее ЭТИХ сильны.
Горе двадцатого века,
В том, что от силы своей — он калека,
Ибо в итоге возможной войны —
Ни одного человека.
Запорожье, 22 сентября 1981.
Вся жизнь — противоречье лишь
В процессах и самих вещах:
Оно само себя родит
И разрешит само себя.
Но прекращается оно —
И прекращается вся жизнь.
Запорожье, 23 сентября 1981.
“Это бунт! — Что мне могут сказать?
Как посмели? Чего захотели!
Не могу же я им, в самом деле,
И корону и скипетр отдать!
Кто такие? Безмозглые твари!
Бунтовать и идти на дворец,
Посягнуть на монарший венец,
Что мне господом богом подарен-
Это бунт! Ну, уж я им задам!’‘
‘‘Государь, РЕВОЛЮЦИЯ там’‘.
Запорожье, 25 сентября 1981.
Нет, не грубите народу напрасно,
Если решителен он и силён.
Тот, кто сейчас безусловно опасен —
Сам через год к вам придёт на поклон.
Станьте же другом, отцом для народа,
Будто бы вами был изобретён
Равенства, Братства, великой Свободы
Этот бездумный, пустой лексикон.
Пользуясь им, дожидайтесь момента,
И заскучает народ без кнута.
Тут-то пора вам забыть комплименты —
Действовать время настанет тогда.
Запорожье, 25 сентября 198I
Кровь о железом — чудный клей
Для объединенья
Всех разрозненных частей:
Все решит сраженье.
Всех соседей запугать
Надо до икоты.
Коль сильна стальная рать —
Много ли заботы?
Отправляйтесь на датчан,
На французов глупых,
На австрийцев, англичан —
И они отступят,
Затвердите навсегда
Истины простые:
Север, запад, юг — о, да!
Только не Россия!
Запорожье, 26 сентября 1981.
Я не красный и я не русский,
Я не черный, не пацифист.
Я был просто немного русым,
И, как папа,- капиталист.
Я был просто умней немного
И немного знал толк в делах,
Не всегда уповал на бога
И не знал, что такое страх.
Но меня убедили вскоре,
Кто от Белого дома вдали,
Что не я, а они — опора
Самой лучшей страны земли.
И чтоб понял и я, и люди,
Кто захочет меня сменить,
Им пришлось — пусть их бог осудит
Хладнокровно меня убить.
Запорожье, 27 сентября I981.
Я флаг Свободы водрузил
Над солнечной Гаваной,
Я кровь свою и вражью лил,
Сражаясь неустанно.
Но если над другой страной
Сгустились злые тучи —
Смириться, дать себе отбой?
Нет, смерть, пожалуй, лучше!
Пусть лучше смерть в бою за то,
Чтоб небо было чистым
И надо мной, и над тобой —
Вот кредо коммуниста!
Запорожье, 29 сентября 1981.
ПРИМЕЧАНИЯ.
Цикл ‘‘Слова и дела”- посвящен знаменитым философам и
государственным деятелям Европы и Америки. В стихотворениях использованы:
№ 81 — ‘‘Мысли’‘ Паскаля.
№ 82 — ‘‘Афоризмы эстетика’‘ Кьеркегора.
№ 83 — ‘‘Мир как воля и представление’‘ Шопенгауэра.
№ 84 — ‘‘Цивилизация и её неудовлетворённости’‘ Фрейда.
№ 85 — ‘‘Анти — Дюринг’‘’ Энгельса.
В №№ 86,87,88 использованы исторические сведения о Людовике,
Наполеоне и Бисмарке.
№№ 89,90 представляют собой размышления о судьбах Кеннеди и
Че Гевары в виде их монологов.
X. ДНИ И ВЕКА.
———————————-
———————————-
———————————-
Сергиев День. Я в Лавре.
Колокола звенят.
И первобытной правдой,
Родиной я объят.
Сергиев День. Поверья
Ныне живут во мне.
Звон золотой и древний
Слышу я как во сне.
Сергиев День. Я правду
Ныне сыскал свою.
Я вопрошал, и в Лавре
Истину познаю.
Сергиев День. Мой праздник.
И будоражат кровь
Ленин, Чайковский, Разин,
Бунин, Андрей Рублёв.
Сергиев День. И в жилах
Ныне течёт моих
Капля их вещей силы,
Капелька их любви.
Сергиев День. Поклон мой —
Тем, кто во мне живёт.
Пусть первобытным звоном
Колокол изойдёт.
Сергиев День, прости мне
Ночи ушедшей темь.
Кланяюсь я России
В Сергиев этот День.
Троице — Сергиевская лавра,
18 июля 1974.
По Стравинскому.
Здравствуй, утро вешнее,
Здравствуй, счастье вечное!
Проснись, великий бог весны,
Вот — утро лепестки раскрыло,
И на губах твоей земли
Улыбка радости застыла.
Вздохнули тихо сонный лес,
Река и небо — Солнца братья,
И, полный сказок и чудес,
Цветок раскрыл свои объятья.
Не лебедь по небу плывёт
И не костёр тепло нам дарит:
То Солнце — Хорс Весну зовет
И возрожденье жизни славит.
Не струны гуслей то звучат
И не свирель по лугу льётся,
А песня ручейка поется —
То ручейки в лесу журчат.
Не колокольчики в лесу
И не рожок всех созывает,
А птицы весело поют,
Весну и Солнце прославляя:
Здравствуй, утро вешнее.
Здравствуй, счастье вечное!
Запорожье, 3 ноября 1973.
Нынче видел сон зело ужасен я:
Будто бы Алатырь — камень в поле чистом,
А под ним, виясь кольцом искристым,
Притаилась, прячется змея.
Ворон надо мной кружит, хрипит,
Чешуя змеи горит пожаром,
И головка малая шипит…
Столько вёрст, видать, прошел я даром!
Стоптаны в дороге сапоги,
Седина на кудрях, словно иней,
Ворон надо мною в выси синей,
За спиною, в ясный день, ни зги.
К Камню я не смею прикоснуться,
И назад теперь мне путь закрыт.
Ни к чему мне боле меч и щит:
Ни мечту найти — ни возвернуться.
Слушай, человече, я не вру:
Камень тот, что ищешь ныне ты —
Прах и пепел лёгкий на ветру,
Лепота несбывшейся мечты.
Запорожье, I октября 1981.
По Рублёву.
Разве вам трудно присесть с нами рядом?
Лучшее место уступим мы вам.
Чаша наполнена сладостным ядом:
Пейте смирения горький бальзам.
Выпейте каплю — познаете снова
Детскую радость любви к бытию.
И Чистоте — воплощенью Святого
Духа — вы душу отдайте свою.
Высшая мудрость проста, словно небо.
И, отрешившись от всей суеты,
С нами вкусите священного хлеба
Мудрой, великой, святой Простоты.
Только сначала покажется ядом
Сей исцеляющий души бальзам.
Разве вам трудно присесть с нами рядом?
Каплю любви предлагаем мы вам.
Москва, 13 июня 1981.
— — — — — — — — — — — — — — —
По ‘‘Слову о полку Игореве’‘.
В ЧЕСТЬ АВТОРА
‘‘СЛОВА’‘.
ПАМЯТИ
РУССКИХ ВОИНОВ.
— — — — — — — — —
Здрави князи а дроужина
побарая за христьяны
на поганыя плъки.
— — — — — — — — — — —
I. ЗАЧИН.
Гусли звончатые, весёлые,
Отчего вы печальны стали?
Оттого ль, что мы десять соколов
На лебёдушек выпускали?
Оттого ли лебёдушки плакали
И стонали, и умирали,
Что те соколы душу звонкую,
Душу светлую заклевали?
Струны — лебеди, пальцы — соколы.
Как лебёдушек догоняли,
И терзали, клевали соколы,
И лебёдушки умирали.
Пели славу те струны — гусельки
И князей наших величали,
От Владимира и до Игоря
Всех князей наших прославляли.
II. БОЯН ЗАПЕВАЕТ:
Споём же, братия, песню
Славе и чести русской,
Споём по давним преданьям
О славе Руси великой,
Споём же славу героям,
Скача по древу как белка,
Волком по сырой земле,
Сизым орлом в небесах:
Начнём же:
‘‘Не буря соколов
Метнула по полю дикому,
А галки летели стаями,
Стремились к Дону великому…’‘
Или так:
‘‘Кони ржут за Сулою —
Звенит аж в Киеве слава…’‘
Так и начнём мы, братия, —
Просто и величаво.
III. ВСЕВОЛОД ГОВОРИТ:
Брат, седлай своих коней,
А мои готовы.
Воины мои, куряне,
В бой готовы новый.
Знают мои воины,
Как поганых бити:
Под шлемами взлелеяны,
Под трубами повиты.
Пути ими исхожены,
Овраги все знакомы,
Луки их натянуты,
Сабли наострены.
Скачут, как волчата,
Рвутся в бой кровавый,
Ищут себе чести,
Ну, а князю — славы.
IV. ИГОРЬ РЕШАЕТ:
Братья и ты, дружина!
Лучше убитым быти,
Нежели полонённым
Голову наклонити.
Братья и ты, дружина!
Ждут боевые кони —
Сядем же поскорее,
Поедем к синему Дону.
Братья и ты, дружина!
Я знаю: нагрянут тучи —
За землю святую встанут
Храбрые воины — русичи.
Братья и ты, дружина!
С вами умру без стона
Или напьюся шлемом
Я из великого Дона!
V. БОЯН ПРОДОЛЖАЕТ:
Вступил князь Игорь во стремя,
Поехал по чистому полю.
Солнце мраком покрылось,
Тьма их пугает грозою.
Див на вершине древа
Кличет-предупреждает,
А половцы к Дону великому
Лебедями улетают.
Только Беда уж близко:
Птиц пробуждает гром,
Брешут на красное лисы…
О Русь, ты уже за холмом!
Волки грозу накликают,
Далеко родимый дом.
Птицы зверей созывают…
О Русь, ты уже за холмом!
VI. ИГОРЬ ЛИКУЕТ:
Рано утром началась эта битва,
И услышал наш господь мои молитвы:
Потоптали мы полки половецкие,
Стрелами пустились за невестами.
Покрывалами и тканью с позолотой
Стали мы мостить мосты через болота.
Ни лисицы, ни вороны я не трону.
Что же вы, Кончак и Гза, бежите к Дону?
VII. БОЯН ГОВОРИТ:
А наутро кровавые зори
Кровавый рассвет возвещают,
С моря чёрные тучи подходят,
А под ними зарницы блистают.
Быть же грому великому вскоре,
Дождь прольётся здесь стрелами с Дона,
Поломаются копья, а сабли
Разобьются о вражьи шлемы.
Слышится теперь уж близко гром…
О Русская земля, ты за холмом!
Ветры, Стрибожьи внуки,
Веют на Игоря стрелами,
Дрожью земля исходит,
Реки текут помутнелые.
Знамёна шумят, а ветер
Пылью поля покрывает
Половцы храбрых русичей
Тучами обступают.
Буйно сражается Всеволод,
Забыл он о ране, о жизни,
Булатным мечом своим смело
Куёт он славу отчизны.
Стрелы летят калёные,
Трещат харалужные копья,
Сабли гремят о шлемы,
Земля обливается кровью…
Братия! Было многое:
Прошли времена Ярослава,
Прошли времена Олеговы —
Осталась русская слава!
VIII. БОЯН ПЛАЧЕТ:
Что там шумит пред зарёю? —
Игорь спасает брата.
Солнце взошло второе,
А третье несло утрату.
Тут разлучились братья
На берегу Каялы.
Где пировали русичи —
Там им вина недостало.
Все полегли здесь русичи,
Сватов своих напоили…
Никнет трава от жалости,
Деревья к земле склонились…
Ах, чёрная степь незнакомая!
Засеяна ты костьми.
Посев твой, политый кровью,
Печалью взошёл для Руси.
IX. СВЯТОСЛАВУ СНИТСЯ:
Этой ночью — мне снилось — меня одевали
Покрывалом чёрным на кровати тесовой.
Ковшом мне вино подавали —
В вине были капли печали.
Из колчанов пустых крупный жемчуг
Мне на грудь они высыпали,
И вино было светлым, горьким,
А они меня величали…
И мой княжий терем златоверхий
Без князька был. Всю ночь орали,
Надрываясь вороньи стаи,
Что слетелись в Кисановой дебри…
Этот сон меня в лапах держит.
Видно, время пришло для печали.
X. ЯРОСЛАВНА ЗОВЁТ:
Полечу я чайкой по Дунаю,
И в Каяле омочу рукав я рано,
Омочу рукав я свой бобровый
И омою князю его раны.
Ветер, ветер, сильный господине!
Ты зачем же стрелы мчишь на ладу?
Всё моё веселье ты развеял,
Я теперь тебе уже не рада.
Днепр — Славутич, ты пробил сквозь землю
Половецкую свои пороги.
Прилелей скорей же ко мне ладу,
Прилелей его ко мне, мой строгий.
Солнце, всем красно ты и тепло.
Но зачем свело ты жаждой горло
И горючие палящие лучи
Ты на ладу моего простерло?
XI. ХАНЫ ГОВОРЯТ:
Говорили друг другу ханы:
‘‘Если сокол ушёл из стана —
Расстреляем его соколёнка.
Велика ли его силёнка?’‘
Но ответил Кончак Гзе:
‘‘Если сокол уже в гнезде —
Соколёнка опутаем сетью
И с девицей удержим в клети’‘.
Кончаку же сказал Гза:
‘‘Коли дочь он твою взял —
То нестанет у нас обоих:
Даже птицы побьют нас в поле.’‘
Что же делать, когда вокруг
Даже галка — и та не друг?
XII. БОЯН ПОЁТ:
Без плеч несладко голове,
И тело без главы — в беде.
Но коль вернулся Игорь-князь,
Поют девицы на Дунае,
И мы, как встарь князей былых,
Теперь уж новых прославляем:
Честь их, как прежде, высока.
А память будет жить века!
Новогорьевка, 5 Февраля 1975
I.
-’‘Ты что же, друг, пришёл на драку?
Коль виноват я в чем – прости.
Но если нет, то, как собаке,
Могу башку тебе снести!’‘
-’‘Чего уж! Пыл мы твой умерим!
Зазнобу ты почто отбил?
Боишься, сонная тетеря?
Мне без нее и свет не мил!’‘
-’‘Горазд ругаться ты! Ну, что же —
Мужик, коня сюда и меч!
Да правде наш господь поможет,
Ну, а неправде — в землю лечь.’‘
II.
-’‘Дружок, ты что? Не умирай-ка!..’‘
-’‘Да нет, уж, видно, мне конец.
Вот и закончилася байка…
Добро ж, идите под венец.
Видать, твоя была сначала —
Так и останется с тобой…
Поди-ка… Будто полегчало…
Обнять бы… На-ка крестик мой…”
-’‘А мой — тебе.’‘
— ”Дай поцелую…’‘
-’‘Прости, брат!’‘
-’‘Ты меня прости…”
-’‘Не стало друга. Эх, какую
Мне дадено печаль снести!..’‘
III.
Забыв про девку молодую,
Ушёл он бога ублажать.
На этом сказочку простую
Пора бы, молодцы, кончать:
На небе тот, а этот в келье,
Но оба просят, чтоб помог
И друга спас от зла и зелья
Их всемогущий русский бог.
Новогорьевка, 29 января 1976.
Поэты России, во все времена
Ловили всечасно вы взгляды косые.
Но чем знаменита родная страна? —
Не вы ль её гордость, поэты России?
Державин, одетый в роскошный мундир,
Отец для пиитов поэзии новой,
Царям объяснял он с улыбкою мир,
Но был для царей лишь хороший чиновник.
Бестужев от пули чеченца погиб,
Крылов был в опале, Рылеев повешен,
Козлов был параличем страшным разбит,
В Сибири чахоткой убит Кюхельбекер.
А Пушкин, убитый наемной рукой?
Весь мир для него, великана, был тесен.
Но не замечали его пред собой,
Пигмеи считали его лишь повесой.
А Батюшков славный, сошедший с ума?
А скорбный Михайлов в сибирской могиле?
Григорьеву — голод, долги и тюрьма,
Плещееву — каторга жизнь отравила.
А Лермонтов, тоже убитый вдали,
Властями затравленный, сломанный светом?
Вину на него теперь просто свалить,
Назвать драчуном, пасквилянтом — Поэта.
Одоевский был малярией сражён,
Когда на Кавказ его тоже сослали,
Был Бунин в далёкой земле погребён,
Сибирью больной Мандельштам был раздавлен.
А может, Есенин, народный поэт,
От участи этой нелёгкой избавлен?
Но вот же смакуют, как сладкий секрет:
Повесился, мол, алкоголик и бабник.
Заставить Некрасова честью своей
Вразнос торговать, и обречь Огарёва
Чужбине отдать весь огонь его дней —
Пожалуй, всё это для русских не ново.
Но мыслимо ль было, чтоб русский поэт
Искал себе выгоду, райские кущи?
Для тех, кто увидел грядущего свет —
Вся жизнь не сегодня, а только в грядущем.
Михайловское-Псков, 2 августа 1981.
98. С И М Ф О Н И Ч Е С К И Е Т А Н Ц Ы.
По Рахманинову.
I. Non allegro
В тиши мне почудился шёпот ручья,
Но я пробудился от звона:
Будильник, и книги, и мебель моя,
И стол, и ковёр — всё знакомо,
Но в утренней синей дрожащей тиши
Считает мгновенья уныло
Какой-то прибор на дне сонной души:
Что будет, что есть и что было?
Мне надо, мне надо куда-то идти
И делать, что делал вчера я.
И так же, как все мы – как он и как ты
На улицу я выбегаю:
Скрежещет железо, резина скрипит,
Моторы рокочут — а люди
Бледны и бездумны, и каждый спешит…
Так было, так есть и так будет.
Себя изнуряя, мы служим себе:
Станки производим и мыло.
Победы не знаем мы в этой борьбе –
Так будет, так есть и так было
Прогрессом растерзан, живой человек —
Служитель железного Будды
И все, что сейчас — то пребудет вовек:
Так было, так есть и так будет.
Но было ли это? Я помню, в полях
Протяжную русскую песню,
Которая душу хотела отнять,
Взлететь вместе с ней в поднебесье.
Я помню березы и шёпот дрозда,
И солнце на куполе церкви.
Наверное, был я счастливым тогда…
Но воспоминание меркнет…
Железные ритмы грохочут, звенят,
И сердце не бьётся — застыло.
Сегодня опять убеждают меня:
Так будет, так есть и так было.
У века стального безумная прыть.
Любой свою юность забудет.
И будет не трудно меня убедить:
Так было, так есть и так будет.
II. Andante con moto.
Жизнь — это грохот литавр и станков.
Люди — лишь руки и скрипки.
Слышится вальс, будто взятый из снов,
Призрачный, тихий и зыбкий.
Кружатся, кружатся, кружатся там
Тени едва различимо.
Кружатся тени, подобные снам,
Сотканы словно из дыма.
Вот я уже различаю людей.
Как они, право, красивы!
И в красоте этой слабой своей
Как они все уязвимы!
Эта волшебная музыка ног,
Эти движения вальса…
Что ещё нужно?- Бездушный станок,
Сбейся же с ритма, сломайся!
Разве под силу станку красота,
Мягкость неточных движений?
Но затихает мелодия та,
Вместо людей — снова тени…
Снова грохочет бездушный станок,
Служит как будто бы людям…
Нет, не прогресс это — тягостный Рок:
Было, и есть, и пребудет.
Разве мы окажем: пусть будет у нас
То, что и было когда-то?
Были утраты. Утраты — сейчас,
Завтра — всё те же утраты.
III. Allegro vivace.
Нет, не танец — наша жизнь:
Нечто вроде пляски.
Плачь, сердись и веселись
Под своею маской.
Это пёстрый маскарад,
Бешеные ритмы.
Все снуют вперед-назад,
Хохот, плач, молитвы.
Постепенно этот шум
Обретает стройность:
Слышен колокольный гул,
Мерный и спокойный.
Наконец уже не гам,
Не безумье пира —
Ночь вонзает в уши нам
Страшный Dies irae.
День последний… Слышен звон
Сверху, справа, слева.
Возвещает людям он
День святого гнева.
Маски снимет он с людей
И заботы снимет.
Человечней жизни всей
Этот день кончины.
Запорожье, 3 октября 1981.
-
М А Т Е Р Ь
М И Р А.
( По Рериху.)
Ты над миром царишь полусонным,
Охраняя покой на земле.
Мягким светом Твоим освещенный,
Спит весь мир, доверяясь Тебе.
Ты своё затаила дыханье
И внимаешь, как дышит земля.
И простёрла Ты мудрые длани
Над священной Рекой Бытия…
Запорожье, 5 октября 198I
Катарсисом после мучений
Ты, Революция, пришла.
Воспрянув от больного сна,
Стряхнула Русь с себя все тени.
Сон вековой, похмельный, страшный —
Нарушен утренней звездой.
И залп её, и крик ‘‘долой!’‘,
И кровь, и слёзы — все прекрасно.
Ты, Революция, желанна.
Мы выстрадали этот свет,
Лелея сотни сонных лет
Цветок мечты благоуханный.
И он расцвел. Заря алеет
Светило новое встаёт.
Тот очищение найдёт,
Кто мучился, мечту лелея.
Запорожье, 7 октября 1981.
Сергиев День.
ПРИМЕЧАНИЯ.
Цикл ‘‘Дни и века’‘ создан на основе изучения русских
источников, в частности:
№ 92 — фрагмент ранней поэмы на сюжет балета И.Стравин-
кого ‘‘Весна Священная’‘.
№ 93 — по мотивам русского фольклора.
№ 94 — по иконе А.Рублёва ‘‘Троица’‘.
№ 95 — вольный стихотворный перевод ‘‘Слова о полку Иго-
реве’‘, не претендующий на абсолютную точность.
№ 96 — фантазия на древнерусские темы в стиле А.К.Толстого.
№ 98 — по ‘‘Симфоническим танцам’‘ С.Рахманинова. Попытка
передать ритмику этой симф.поэмы а также наличие
в ней лейтмотивов.
№ 99 — по картине Н.Рериха ‘‘Матерь мира’‘.
№ 91 и 97 -стенограммы мыслей и чувств при посещении
Загорска (№ 91) и Михайловского (№ 97).